одежды сгнили и напоминали серую мешковину. Теперь он не трогал древних фолиантов, кроме как для растопки печей, но сейчас, сейчас настал черед его и его бога. Жрец казался бодрым и здоровым, хоть ему уже перевалило за сто лет. Он держал в руках маленькую серебряную цепь с медальоном, на котором была изображена голова оскалившегося синго волка – герба королей нобилиллов.
– Конечно, клятва у королей другая, но я принимаю твою клятву, Остарион, сын… – сказал он и запнулся. – Сын… Эниона?..
– Без разницы, чей я сын! – горячо крикнул Остарион. – Главное, что вы идете за мной!
Нобилиллы вскричали. Они трясли своим старым оружием перед Остарионом и тут, сквозь их гул он услышал громкие стоны раненых. Нобилилл поднял руку, и все, кто кричал, замолчали.
Их оттащили к уцелевшей хижине, стоящей на земле. Многие из них уже умерли, на их лицах застыли гримасы боли. Раненые лежали на пожухлой траве и громко стонали. С каждым неловким движением, они вскрикивали, держась за раненые места. Многим попросту не смогли остановить кровь и они медленно умирали, с болью глядя на выживших нобилиллов. Остарион смотрел на них с не меньшей болью. Он останавливался возле каждого раненого и сам осматривал их раны. Он знал, что ничем не может им помочь, но попросту не мог оставаться в стороне. Нобилилл смотрел прямо в глаза раненых, скрывая свои слезы, но они упорно наворачивались на глаза; эйфория ушла, а на ее место вновь стало горе. Раненые нобилиллы не произносили ни слова – лишь стонали. Кто—то из них молчал, периодически сплевывая кровь, и спокойно смотрели на остальных. Для них смерть ничего не значила, они принимали ее, как избавление от стольких лет мучений.
– Кто из вас может идти? – тихо спросил Остарион. Все молчали, когда он говорил, так что его шепот пронесся по деревне, словно ветер.
Ему никто не ответил, но многие из них боязливо посмотрели на нобилилла. Они поняли, в чем дело и тут же попытались сказать, что они могут идти, но из их уст раздался лишь неразборчивый стон. Многие раненые зашевелились, пытаясь встать самостоятельно, но у них ничего не получалось – раны были серьезными.
Остарион с болью в глазах смотрел, как они карабкаются к жизни, к той жизни, которую им больше не увидеть никогда. Среди умирающих было много молодых – даже куда младше чем он, нобилиллов. Он повернулся к Хейну, но тот лишь покачал головой.
– Не тяни с нами, Остарион, – сказал один из тех, кто держался и не стонал. Остарион с трудом узнал в нем Йонаса – его лицо было покрыто ранами, из груди торчал острый клык паука. – Наша смерть близка, и чем раньше она придет – тем раньше мы окажемся в лучшем из миров.
Не успел он договорить, как ко многим из раненых бросились их матери, братья и сестры. Они закрыли их своими телами, и каждый из них говорил одно и то же:
– Нет! Смилуйтесь! Они выживут, они пойдут! Мы сами потащим их на своих спинах, если это потребуется!
– Многие из них не выдержат многодневного перехода, – попытался образумить их Хейн. – Их раны
