Ивановна стала громко называть наши имена и фамилии, дети вставали и говорили:
– Это я.
Мария Ивановна назвала меня. Девочка, сидевшая рядом со мной, начала толкать меня локтем в бок. Мария Ивановна повернулась ко мне:
– Янина, почему ты не встаешь?
Я встала. Мария Ивановна прочитала мне лекцию, как надо себя вести, если учишься в коллективе. Я поняла только, что учительница меня сразу невзлюбила и вряд ли я буду учиться дальше в этом классе. Училась я через пень-колоду, как говорят. Единственным предметом, который мне удавался, было чтение букваря и разыгрывание сценок на уроках.
Прописи я тоже любила, но почерк у меня был ужасный: буквы то толпились на строчке, то растягивались на ней неестественным образом. Я не умела рассчитать строку.
Уроки математики стали для меня настоящим ужасом. Я не умела ни сложить, ни вычесть, не говоря уже о более сложных вещах. Мария Ивановна вела у нас все уроки, как положено в начальных классах. В наши тетрадки она при проверке вкладывала звездочки и флажки, вырезанные из красного картона. Звездочка = 5, флажок = 4. У меня же в тетради не было ни того, ни другого. Помню, как я с тоской смотрела на детей, которые размахивали этими флажками и звездочками над головой, пока Мария Ивановна ставила оценки в журнал.
Я начала ощущать недостаток внимания к себе со стороны детей и взрослых. Думаю, что поэтому начала врать. Чтобы как-то справиться с математикой, я просила помочь мне бабушкиных девчонок, которые снимали у нее угол. Они учились то ли в ПТУ, то ли в техникуме. Я переписывала примеры из учебника и наугад писала ответы. А потом давала девчонкам на проверку. Девчонкам было все равно, что я математику не знаю. Они писали мне правильные ответы, и я их переписывала в тетрадь. Так я справлялась с домашними заданиями по математике.
В школе было хуже. Особенно на проверочных работах. Я сидела на последней парте с забиякой Олежкой. В первых рядах сидели успевающие ученики и отличники. Мы с Олежкой не относились ни к тем, ни к другим. Когда же приходилось решать примеры, Олежка своей вечно расцарапанной ладошкой прикрывал тетрадь, чтобы я не подглядывала. Мне это было особенно обидно.
На переменке мальчишки разглядывали коллекцию почтовых марок, и я брякнула, что у меня есть немецкие марки. Парни пристали:
– Принеси посмотреть.
Я отнекивалась. Один особенно настырный просил и просил. Я начала понимать, какой это ужас, когда не можешь выполнить обещание, оправдать оказанное тебе доверие! Но деваться было некуда. Я перебрала все конверты с письмами из бабушкиной корреспонденции и нашла там письма от бабушкиных сыновей, которые жили в Польше. И марки, вполне себе красивые, на них были! Я их аккуратно вырезала с конвертов и принесла в школу. В первый день никто ничего не понял.
А вот на второй день, когда марки были рассмотрены основательно, меня подняли на смех. Мне ничего не оставалось, как заплакать.
И тут меня удивил Олежка. Он был единственный в классе, кто ругался матом. И он таким отборным
