из одного», – повторила Бринт, словно вознося молитву. – Этим двоим негде жить, ваше преподобие.
Его преподобие что-то пробурчал и сверкнул глазами. Казалось, будто он совершенно забыл про окружающих и полагал, что находится один. Губы его безмолвно шевелились.
Бринт ткнула Элизу в бок:
– Просто он сейчас устал. Но ты ему понравилась, дорогуша. И ребеночек тоже. Так ты хочешь выспаться?
Они остались. Сначала на одну ночь, затем на сутки, потом на неделю и на следующую. Элизе нравилось, как Бринт воркует с ребенком, да и, кроме женщины и его преподобия, в театре никого больше не было: великанша выполняла всю домашнюю работу, а проповедник под скрип досок старого здания смешивал эликсиры, по выражению Бринт, «споря с Господом Богом через закрытую дверь». Сначала Элиза подумала, что Бринт с его преподобием любовники, но потом поняла, что он не интересуется женщинами, испытав при этом величайшее облегчение. Элиза стирала, ходила за покупками и даже немного готовила, хотя Бринт каждый вечер и гримасничала, нюхая кастрюлю с ее стряпней. Еще девушка подметала зал, помогала подрезать свечи на сцене и ежедневно выстраивала скамейки из досок и кирпичей.
Стоял октябрь, когда в театр явились двое мужчин в строгих пальто. Тот, что был повыше, провел рукой по мокрой бороде, пряча глаза под полями цилиндра. Однако Элиза сразу же узнала его. Это был отец ее покойного работодателя.
Спрятавшись за занавесом, она задрожала всем телом, мечтая исчезнуть, но все же не находя сил отвести глаз от мрачной фигуры. Она столько раз представляла себе этот момент, просыпаясь ночью в поту. Оцепенев, Элиза следила, как суровый мужчина, изучая лица, обходит толпу, и словно дожидалась, когда он ее заметит. Но он не посмотрел в ее сторону. Встретив в дальней части театра своего спутника, он расстегнул пальто и достал золотые карманные часы на цепочке, а затем они вдвоем протиснулись к выходу, будто опаздывая на какую-то встречу, и исчезли в туманном Уоппинге. Элиза тяжело вздохнула.
– Кто это был, детка? – спросила Бринт позже глухим голосом, сжав покрытые татуировками кулаки, на которых плясали отблески фонарей. – Что они с тобой сделали?
Но Элиза ничего не сказала, не осмелилась рассказать, что она сделала с ними, а только крепче сжала ребенка и задрожала. Это не было совпадением, она знала, что за ней охотятся и будут охотиться всегда. Ощущение спокойствия, которое только-только начало окутывать ее в этом месте, где она жила с Бринт и преподобным Уокером, развеялось. Ей нельзя было здесь оставаться. Это было бы неправильно.
Но она не ушла. Не нашла в себе сил. И однажды серым утром, когда она брела по Раньянс-Корт с ведром воды для стирки, перед ней выросла Бринт, доставшая из-под своей широкой юбки сложенный лист бумаги. У забора неподалеку валялся какой-то пьяница. На веревке сушилось белье. Элиза взяла протянутый великаншей лист, развернула
