вида.
«Сам расскажет, если захочет, – решила она. – А то снова скажет, что вмешиваюсь в его дела».
Хотя какие у него могут быть дела? Вот у директора совхоза были дела, и у главного зоотехника совхоза были дела, и у прораба совхоза были дела. Уж она, будучи секретаршей в приемной Дарибаева, прекрасно об этом была осведомлена. Как и о том, что у каждого из них, помимо своих дел, были общие дела. Такой степной мини-синдикат добрых дел. Их так в деревне и называли – добродельцы. И чем хуже складывалась экономическая ситуация в совхозе, тем больше добра делили они.
Понимание того, что на всех не хватит, только ускоряло процесс деления. Имущество совхоза, как простейшие в микроскопе, прямо на глазах делилось и уползало. И почему-то в основном в темное время суток, за закрытыми занавесками и при приглушенном свете. Видимо, при дневном свете им делиться было несподручно.
Машриков не спеша вымыл руки и прошел к столу. Продолжая сосредоточенно думать о чем-то своем, машинально принялся за ужин. Внезапно, словно вспомнив, что не один, он поднял свой взгляд от тарелки борща.
– Я завтра еду в районный центр. Мне надо в отдел образования по поводу ремонта школы, – произнес он.
Айнаш – так звали его жену – внимательно посмотрела на мужа, но не сказала ни слова. За годы совместной жизни она хорошо изучила и понимала, что еще не время включаться в беседу. Пока это только мысли вслух. Мысли человека неуверенного, временами слабого, но самолюбивого.
Зато не самовлюблен, как ее непосредственный руководитель Арип Каирович и к тому же не глуп, подумала она. А то, что он самолюбивый – это даже хорошо, такого не сломаешь. А гнуть можно. Только аккуратно, так, чтобы даже не догадался. Хотя чего бояться? Ему его же самолюбие не позволяет понять, что им манипулируют, направляют, а где-то даже играют.
Временами у Айнаш возникали подозрения, что муж догадывается о том, как она пытается скрытно им управлять, и только делает вид, позволяя ей думать, что она управляет им. Но даже если это и так, Айнаш это вполне устраивало. Ведь семья – это не поле битвы, а, скорее, сцена. И у каждого своя роль и свой сценарий. В своей семье у нее главная роль, она здесь прима. А если муж – сценарист, она не возражает. Главное, чтобы свои пьесы он писал только для нее.
– Как думаешь, она меня примет? Тем более я ведь не с пустыми руками к ней приду, – словно советуясь, спросил жену Машриков.
– Не думаю, – не сразу, выдержав паузу, ответила Айнаш.
Директор вопросительно взглянул на жену.
– Аргументируй, – не выдержав, попросил Машриков жену.
Айнаш рассмеялась.
Коктай сам уже понял, что сморозил глупость. Без знака уважения в виде бутылки дорого коньяка Кусанова уже давно никого не принимает. Коньяк являлся пропускным билетом к телу руководителя, вернее, местом на галерке, с которого можно было созерцать это тело и пытаться знаками, завернутыми
