свелась?
– Конечно. Мне разницы нет: белый ты, черный или зеленый в крапинку. Ты веди себя вежливо, агрессию не проявляй и, вообще, жизнь мне не порть всякими закидонами. А я тебе портить не буду. Вот тут всеобщее счастье и наступит. Европа так, к слову сказать, до последнего времени и жила. И самые счастливые люди здесь жили. В отличии от Бирюлёва, зажопинска и Сомали всякого. Нет никаких национальностей. Есть приличные люди и срань дикая. И никакой тут цвет кожи или национальность с религией приплетать не надо. Весь вопрос в каком обществе вырос и по каким законам живешь. Готов жить как в Европе принято – живи. Хочешь жить по каким-то другим законам – дуй туда, где живут по этим законам. Нахрен тебе в нашем обществе страдать? Но и европейцам надо уже как-то формализовать эти самые европейские законы и правила. Прописать, что резать барана на лестничной клетке – моветон. И за нож хвататься от косого взгляда тоже ни комильфо. Ну и карать за нарушения надо строго без ужимок и толерастии всякой. Нарушил – ответь. Вот тогда и на цвет кожи никто смотреть не будет. Какая разница какой цвет, если все ведут себя одинаково прилично? Правильно я говорю?
– Ну, конечно, правильно. Ты чего завелся? – Ольга попыталась притушить разгорячившегося мужа.
– Или вот еще пример, – Диму уже было не остановить. – Про нашу с Керимом школьную жизнь, так сказать. Были у нас два двора соседних. Двадцать вторые дома и двадцать шестые. Между ними метров 150. Абсолютно одинаковые дворы из абсолютно одинаковых панельных девятиэтажек. Ну вы знаете где наши родители живут. Мы жили в двадцать втором доме. Этот дом заселялся в 1979 году московскими очередниками. Публика была самая разнообразная. В нашем подъезде летчик жил. Поп еще был. Был дедушка таксист. Знаешь, такой из старых московских таксистов в фуражке. Очень вежливый и приятный дядечка. Несколько медиков, учительница, старшая пионервожатая из нашей школы. Заведующая из детского сада была. Еще инженеры какие-то. Это кого я так на вскидку вспомнил. А двадцать шестые дома были населены рабочими из других городов. К олимпиаде завоз массовый был по лимиту, видимо. Так вот дети из нашего двора пошли в школу в первый «А», а из двадцать шестых пошли в первый «Г». Потом, классе в пятом, на базе этого «Г» сформировали класс коррекции «Д». Добавили туда несколько неблагополучных детишек из других классов и поставили классным руководителем физрука, который штангой увлекался. Я так понимаю, что все остальные учителя просто боялись таким классом руководить. Так вот, мало кто из наших решался в то время ходить куда-то через двадцать шестой двор. Я вот таких смельчаков что-то не помню. Да и в школе на переменах старались с «Д» не пересекаться. Чревато это было. Можно было чего-нибудь ценного лишиться, или в какую нездоровую канитель влипнуть. В общем, ушли после девятого класса из этого «Д» все почти в полном составе либо в ПТУ, либо сразу баранку крутить и кирпичи таскать. Потом по тюрьмам расселись и сторчались из тех ребят если не все, то очень существенный процент. Еще какая-то часть в ментовку пошла
