убийц все равно не нашли…
Семья резко обеднела; дети голодали. Чтобы прокормить младших и не умереть с голоду самому, Али уехал в город и поселился у дяди Хамида.
Хамид с семьей жили в городе уже давно, но и они голодали – зарплату и пенсию не платили год, а на работу, изможденные, истощенные все же ходили…
У Хамида был сын, ровесник Али по имени Гали.
Али и Гали, оба крепкие парни, сначала работали грузчиками. С утра они шли на работу, выпив по большой кружке горячего калмыцкого чая с ломтем домашнего хлеба и куском кабардинского сыра, а вечером возвращались уставшие и опустошенные, с деньгами которых едва хватало на утренний хлеб и кружку того самого чая.
Работа есть, а денег нет, так дело не пойдет, решили братья, и научились лихо сбивать у запоздавших, спешащих домой горожан, модные по тем временам норковые шапки, обрывать цепочки и серьги, отнимать колечки и кошельки.
Норку парни продавали дагестанцу – он скорняжничал в соседнем доме; золото сдавали еврею – его мастерская находилась в подвале через два дома.
Кое-что из награбленного Али отвозил родным в качестве подарков. Так что вскоре беззубый рот слегка тронувшейся от горя и потому постоянно улыбающейся матери Али, Тожан, заполнился золотыми коронками. Ее улыбка от этого стала заметно шире. Старая женщина демонстрировала новые зубы даже картофельным грядкам и коровам, к которым подходила теперь, надев велюровый халат цвета бордо и новомодный турецкий кардиган.
Крученая золотая цепь на шее цеплялась при дойке за дужку алюминиевого ведра, но Тожан все равно ее не снимала. Как не снимала на ночь со скрюченных пальцев рук с заскорузлыми ладонями и въевшейся в трещины грязью подаренное сыном чье-то широкое обручальное кольцо и перстни с крупными сапфирами.
Получая новый подарок, Тожан смотрела на сына глазами, затмевавшими своим блеском золото коронок. Али поправлял седые волосы матери, выбивавшиеся из-под шелкового платка с вискозной бахромой, и жалел до боли в сердце…
– Сыт, Тожан, дауэ ущыт?(3) – спрашивал он.
Мы же задаемся другим вопросом: как Али мог содержать мать на средства, полученные бесчестным путем?
Мы спрашиваем себя не потому, что осуждаем такого рода действия, но потому, что знаем каким, патологически честным, он рос.
Кто помнит, не даст солгать – были времена, когда воровали все. Кроме Али. Он не мог взять чужого. И в десять, и в двенадцать лет мальчик – единственный в окрýге – отказывался ходить с братьями в урожайную ночь на колхозное поле за кукурузой; в пятнадцать его уже не звали – знали, что не пойдет.
Но как иначе выжить в туркужинском колхозе? И как не припасти дополнительных пару мешков подсолнечника, кукурузы или картофеля?
В городах была та же история. Со спиртзавода тащили спирт, с овощебазы овощи, бензин и запчасти из гаража, мясо с мясокомбината.
Если рабочая после смены несла
