style="font-size:15px;"> А здесь горы Чирикауа, ответил ему муж.
И что? – не отставал мальчик.
Здесь сердце Апачерии, Страны апачей, ответил муж.
Значит, мы туда поедем, да? – спросила девочка.
Точно так, подтвердил муж.
А почему туда? – спросил его мальчик.
А потому что там жили последние из чирикауа-апачей.
И что с того? – вызывающе вопросил мальчик.
Ничего с того, сказал же, мы едем в Апачерию, где проживали последние оставшиеся на всем континенте свободные люди, прежде чем им пришлось сдаться на милость белоглазым.
Что значит белоглазые? – спросила девочка, по всей видимости вообразив что-то жуткое.
Просто чирикауа называли так белых европейцев и белых американцев – белоглазыми.
Но почему? – желала дознаться девочка, да и мне было любопытно, но мальчик решительно перехватил бразды правления разговором и продолжил гнуть свое.
Но почему вообще апачи, па?
Потому что.
Потому что – что?
Потому что они были последними, кто еще оставался от чего-то, что исчезло.
Значит, решено. Мы поедем к юго-восточной оконечности Аризоны, где на неопределенное время он останется, точнее, останутся он и мальчик, но где не факт, что останемся мы с девочкой. Мы с ней проедем вместе с ними всю дорогу до места, а в конце лета, вероятно, возвратимся в город. Я закончу свой документальный аудиоматериал о детях-беженцах, а потом мне придется искать работу. Девочка снова будет ходить в школу. Не могла я вот так запросто бросить все и переселиться в Аризону, пока у меня не нашлись бы способ и причина как нитка за иголкой последовать за моим мужем в его новом предприятии, не поступаясь при этом собственными планами и проектами. При этом пока не было ясности, правда ли он захочет, чтобы и после нашей поездки я следовала за ним по жизни.
«Я», «он», «мы», «они», «она»: местоимения беспрестанно сменяли одно другое в путаном синтаксисе нашей речи, пока мы обсуждали условия переезда. Теперь мы обо всем говорили с опаской, даже о самых тривиальных вещах, к тому же смягчали выражения, точно наши языки вдруг заходили на цыпочках, обуянные чуть ли не параноидальным страхом поскользнуться и рухнуть на ставшую вдруг очень зыбкой почву нашего семейного бытия. Энн Карсон[13] в «Сонете умолчания» говорит, что этому ровным счетом ничем не поможешь. Она называет местоимения «частью системы, что тень горазда наводить не хуже штор венецианских», хотя, возможно, имеет в виду, что это мы – в смысле люди, а не местоимения – и есть та «часть системы, что тень горазда наводить не хуже штор венецианских». Но опять-таки «мы» – это местоимение, и, значит, с таким же успехом можно предположить, что «мы» у Энн Карсон означает и то и другое.
Но так или иначе вопрос,
Энн Карсон (р. 1950) – канадская писательница, поэтесса, эссеист и переводчик-эллинист, преподаватель классических языков и словесности в университетах Канады и США, переводчик Симонида, Сапфо, Эсхила, Софокла, Еврипида, Катулла.
