неестественно огромное солнце, словно золотое блюдо, нависло испепеляющим диском совсем над головой, закрывая почти всё небо. Не было ни облаков, ни приятной глазу голубизны, только огромное жарящее светило и серая дымчатая пустота вокруг. А путник всё поднимался и поднимался, обдирая в кровь пальцы рук и ладони. Ступни были уже содраны и кровоточили, приходилось преодолевать уступы, опираясь на колени, стараясь чтобы длинная тканевая роба, бурая от пота и прилипшей пыли, попадала меж раскалённым добела камнем и измученной плотью. Он не знал зачем, куда и откуда он поднимается по бесконечному ребру исполинской пирамиды, но знал, что прошли уже тысячелетия, а он всё ещё в пути. Словно Сизиф или Тантал из греческих легенд, он с той же обреченностью и безысходностью не останавливался и не оглядывался, продолжая карабкаться выше и выше. Несколько раз казалось, что в небе что-то пролетело, но солнце было столь огромно, что никакая тень его бы не закрыла. Возможно, он бежит от чего-то неведомого или жуткого, от того, что хочет убить его, или от знаний, которые боится принять, возможно, это что-то и мелькало в небе, а может это только воображение. Больная игра изнемогающего разума в измученном теле, растерзанная душа которого мечется в тонких стенках с бешеной силой и отчаянием обречённо бьющегося сердца. Только он, неведение и пустота, немилосердное солнце и плавящийся гранит вселенской пирамиды.
Внезапно окровавленная рука не нащупала следующей ступени, и он кубарем покатился вниз по земляному склону, получая ушибы и ссадины о камни, пока не упал в воду. Мелкий проточный ручеёк, холодная родниковая вода которого оказалась спасением, был словно ниспослан проведением, оказавшись по божьему велению в тот самый момент, когда он готов был отчаяться и повернуть назад. Сначала путник жадно напился, потом перевернулся на спину, давая воде омыть измученное тело, смыть запёкшуюся кровь и прилипшую грязь, и пыль. Так и лежал он, не считая времени. Но стоило отдыху и блаженству заполнить его до краёв, как вода стала теплеть, став горячей, забурлив, приобретя омерзительный вкус. Вкус крови. Он выскочил из ручья, а тот закипел, стал наполняться алым соком, выходя из берегов, топя жухлые цветы, распустившиеся было на берегу. Страдалец отступал назад, пока спину не разрезала ножом раскалённая кладка, он обернулся. Вверх поднимались уступы пирамиды, гранитное ребро которой обожгло сквозь промокшую робу. Бурлившая кровавая река приближалась, лизала основание пирамиды, а мученик уже взбирался дальше, думая, что в первый раз он тоже убежал от кровавой реки, и что был это уже далеко не первый раз.
Пропитавшаяся кровью роба высохла, прилипнув к телу, словно наждачной бумагой обдирая кожу при каждом движении, при каждом вдохе и выдохе, вырывавшемся из свистящей груди. Грязные пряди волос высохли и ссохлись, образовав один слежавшийся колтун. Он продолжал взбираться выше и выше, пока не понял, что уже не поднимается, ребро стало горизонтальным. Посмотрев справа и слева, он увидел бесконечные слепящие на солнце гранитные склоны, уходившие в бездну серой дымки. Страдалец перевёл взгляд вперёд,
