должно было вспыхнуть сначала в Варшаве, а потом перекинуться на все земли бывшей Речи Посполитой. Так говорил Рубин Кольман. Уходя к усадьбе собирать плоды терна и шиповника, Куба не раз украдкой наблюдал въезжающие во двор кареты. Чужие господа надолго задерживались в Седлисках. Дворовая прислуга рассказывала, что гости много ели, пили и о чем-то возбужденно толковали. Кубе эти шляхетские забавы не нравились, потому что, когда помещики веселятся, это редко чем-то хорошим оборачивается для крестьян. Однако хлопца в усадьбу тянули другие дела.
Кубе казалось, что только он замечает перемены в поместье – все это буйное цветение, плодоношение и густую растительность. Даже Старый Мышка, которому немного полегчало после ночных заклинаний, отчитывал парня и уверял, что ему все кажется. Но Кубе ничего не казалось. Он часами сидел в зарослях шиповника, и ему не раз удавалось заметить Мальву.
Он не раз видел, как она прогуливалась по саду в компании заезжих шляхтичей, и ее расшитое кружевами платье было тяжелым от дорогих камней; ясновельможный Викторин не скупился на драгоценности для своей любовницы. Иногда Мальва появлялась в саду в юбке из паутины и тумана или из лепестков осенних цветов. Однажды она вышла совершенно голой и удобно устроилась в плетеном кресле на веранде. Принесли кофе в голландских чашках, а ясновельможный Викторин и один из его почтенных гостей, какой-нибудь Потоцкий или Сангушко, наперегонки прислуживали Мальве, подавая то сахар, то цукаты, то конфекты из самых дорогих и изысканных тарновских кондитерских, то еще что-то. А Мальва все ела, неприлично много ела, но это никого не смущало и не огорчало.
Куба быстро ушел оттуда. Таков закон мира: хам должен терпеливо сносить все обиды, но страдать сверх меры нет никакой необходимости. Хлопец вернулся в трактир и взялся помогать чистить яблоки на штрудель. Он запер свою голову на ключ и закрыл все свои мысли. Только бы не думать о Мальве.
До поздней ночи он ворочался в постели и не думал. Он пережевывал свое бездумье, словно это было горькое ивовое лыко или клей, приготовленный из бычьих копыт. Если бы у него было сердце, оно бы наверняка кололо или же стучало, сбиваясь с ритма; но сердца не было, в груди стояла тишина, глухая, как осенняя ночь или как могила.
Кубе казалось, что он не спит, пока его не вырвал из сна шорох за окном. Шорох и тихие шаги, как будто ходил кто-то, желавший остаться неуслышанным, но не умевший передвигаться достаточно тихо. Так ходили кошки, которых держали в усадьбе Богушей для забавы и которым никогда не приходилось охотиться.
Куба увидел Хану, когда она стояла у окна. В ее бледном лице, обрамленном спутанными волосами, было что-то лунное и, казалось, оно сияло тусклым светом. Парень повернулся на другой бок и сделал вид, что спит, но все же почувствовал на себе ее жгучий взгляд.
– Уходи, – буркнул он через плечо.
Она не могла его слышать, потому что этого не слышал даже Старый Мышка на соседней кровати. Но возможно, в загробном мире все слышно лучше – Хана отступила, и Куба больше не видел ее в ту ночь.
На следующее утро парень извлек
