– ни в коем случае нельзя повредить устройство, – напутствовал Уайлеру Малик, пока тот готовился к операции.
Уайлер надел на Адама респиратор, после чего Малик наказал пациенту вслух сосчитать до десяти.
Адам начал считать.
На пяти возникло ощущение, что его подхватило облако. На восьми померк свет. После десяти Адам лежал неподвижно, совершенно ничего не чувствуя – ни воздуха, ни положения тела, ни окружающего пространства, словно известная часть мироздания напрочь лишилась всех измерений, и отныне он являлся чем-то средним между духом и человеком. Он не мог произнести ни слова и только наблюдал за тем, что происходит. Как на мониторе – чистые образы без плоти, математические абстракции вне рецепторных связей.
Уайлер навис над ним… Сверкнули стеклянные глаза – или это солнечные блики? – и рука, держащая скальпель, опустилась на грудь; лезвие погрузилось в плоть, надрезая один за другим слои эпидермиса, добираясь до мышечных тканей; металл уходил глубже, пока не был сделан должного размера надрез. Отложив скальпель, Уайлер расширил края раны и, зафиксировав их, продемонстрировал Малику результаты проделанной работы. Малик взглянул внутрь раны – его губы зашевелились, от улыбки ни осталось ничего, даже морщинок, всё лицо было гладким, будто нарисованным. Это лицо не могло быть настоящим.
Малик кивнул.
Словно кадры из немого кино.
Уайлер вновь приступил к делу. Он засунул ладонь в рану и спустя несколько секунд достал оттуда какой-то предмет, совсем маленький, похожий на серёжку. Уайлер передал предмет Малику. Как следует осмотрев находку, Малик что-то сказал Уайлеру, потом позвонил куда-то, держа предмет перед собой, кивал головой, что-то произносил. Положив трубку, Малик передал предмет обратно Уайлеру и тот упаковал его в герметичный пакет. Малик перевёл взгляд на Адама. Он был уверен, что тот ничего не чувствует, что он спит – внимает чудесным видениям на обратной стороне век, и, конечно же, ошибался – Адам видел этот взгляд, что принадлежал двум зияющим провалам зрачков, двум скважинам, пропущенным сквозь мозг.
Малик и не догадывался, что боль не испарилась в анестизирующем действии газа, наоборот, благодаря ему Адам полностью слился с ней – болью претворился дух, весь проник в белое свечение, стал им, распространился в бытии, как солнечные лучи разлетаются светозарыми птицами над земными просторами, оттесняя ночь в тень; боль есть свет, белый свет, исток всякого мифа и слова, печать возвращения и начала.
С МОЕЙ СТОРОНЫ
Они плыли мелкой стайкой от этажа к этажу в поисках выпивки – своя давно закончилась. Сквозь горланящие толпы они тянулись к глоткам виски или водки. Кто-то выцепил несколько банок пива. У меня кончались сигареты; времени было половина третьего ночи. Меня клонило в сон, но не столь сильно, чтобы бросить всё и завалиться в постель.
– Я работаю над документальным фильмом, – сказал один чувак с фотоаппаратом наперевес, в то время как рядом
