от своей прошлой военной жизни имею богатую практику передвижения по-пластунски.
Ползу и удивляюсь пластичности своего сознания. Совсем недавно был в теле пожилого человека, без трости никуда, теперь в шкуре молодого парня чувствую себя вполне по-хозяйски. А может быть я все-таки как и прежде генерал Ширяев, валяюсь в отрубе на больничной койке после удачной операции под капельницей? Нет, интуиция настоятельно подсказывает, что мое теперешнее состояние является именно объективной реальностью, а не плодом разбушевавшейся фантазии. Ладно, пусть оно так и будет, в любом случае, юный организм лучше старого. А то, что все болит и потряхивает от голода и холода, так это временно. Как сказал герой одного из фильмов о войне: «все преходяще, а музыка вечна». Значит, душа – это именно та «музыка», которая не умирает, а постоянно кочует из одной физической формы в другую. В таком случае, почему в своей прошлой жизни я не помнил предыдущую, а сейчас могу представить любой эпизод из жизни Ширяева Дениса Анатольевича значительно ярче, нежели в том старом теле? Ладно, с этим после разберемся. Теперь для меня главное выбраться к людям, авось окажут помощь. Неплохо бы поймать еще одну крысу, нет, пару, а лучше трех. Жрать хочется как с пулемета.
Перед внутренним взором неожиданно возникли глиняные стены зиндана, где я оказался после того, как меня контузило близким разрывом гранаты, выпущенной каким-то духом из РПГ-7. Кормили скудно, лепешка в сутки и несколько шариков твердого как камень курта – вот и вся еда. Из питья был глиняный кувшин объемом литров пять, вонючей мутноватой воды, набранной, по всей видимости, прямо из арыка, где местные бабы стирали обосранные штаны своих мужей, а мелкие купались. Думал ноги протяну. Меня спасло то, что однажды ночью на меня буквально упала крупная крыса. Вот тут уж ей с «подводной лодки» иначе как в мой желудок иного пути не было. Жрать хотелось так, что было не до брезгливости. Поймал, открутил башку прильнул к фонтанчику крови. Потом разделал тушку. Мясо сожрал, внутренности пригодились в качестве приманки для следующего грызуна, благо решетчатая крышка находилась чуть выше вытянутой руки. Ночью, когда галдящая толпа аборигенов, уставших от дневных издевательств над «проклятым шурави», разбредалась по своим глинобитным хибарам, для меня наступало время охоты. Мне было непонятно, чем вызвана столь острая ненависть буквально всех обитателей кишлака к военнопленному, вместе с ней постоянное желание метнуть в меня камень, плюнуть или даже помочиться. Камни чаще всего, ударившись о деревянную решетку, теряли энергию и не причиняли мне особого беспокойство. К плевкам и льющейся сверху моче я довольно быстро адаптировался. Днем старался отсыпаться. А вот ночью подпрыгивал, зацепившись руками за толстые прутья, подтягивался и раскладывал в центре решетки приманку. Затем, оставалось лишь ждать. Как только грызун прибегал на запах требухи, я подскакивал изо всех сил бил кулаком по решетке. Напуганный до смерти зверек на какое-то время впадал в ступор и становился
