старый, седой служака, сочувственно посмотрел на бойцов и сказал:
– Баня-то есть, но электричества нет. А без него ни воды, ни тепла. А теперь: на право! Шагом-арш!
И рота не спеша двинулась в лагерь.
– Товарищ старшина, – уже придя в расположение обратился к нему Илюха, – я тут подумал, а можно ли нам для баньки пару вёдер, четыре простыни, да моток веревки попросить.
– Рядовой…
– Савельев, – подсказал Илюха.
– Я же сказал – местная баня закрыта.
– А мы свою сделаем, – не унимался Илья.
Старшина оглядел неуёмного бойца и сказал: – Через десять минут у каптерки.
– Есть, – радостно ответил Илюха и помчался к друзьям.
Трое друзей переминались у фанерного домика с табличкой «склад».
Дверь открылась и в дверном проёме появился старшина.
– Савельев сотоварищи?
– Так точно, товарищ прапорщик! – вытянулся Илюха.
– Ну вот тебе, что просил, – сказал, протягивая два ведра из которых торчали веревка и простыни, – мыло на дне. И добавка от меня.
Старшина откуда-то из-за двери вытащил помятую садовую лейку.
Четверть часа спустя, рядом с ручьем были растянуты простыни, а в костре под вёдрами весело трещали сухие ветки.
Илюха с голым торсом поливал из лейки Лёху.
– Добавь тепленькой, жмот, – кричал тот, – я ещё веток принесу!
Старшина с капитаном сидя на лавочке наблюдали, за процессом купания подчиненных. У примитивной баньки уже толпилась веселая очередь, поторапливая друзей.
– Может приструнить, Валерий Павлович, – спросил старшина.
– Пусть порезвятся, – ответил капитан, – дети ведь ещё.
Преодоление
Тонкий шнур над ареной, любимый голос в динамиках и мольба в сердце: «не оглядывайся»!
Вот уже второй год, как я с ней знаком. Она тогда пела под куполом, а я, с блокнотом в руках, сидел в ложе освтителя и наслаждался зрелищем.
Столичная труппа, новые лица, новые номера, идеи для реприз – все радости земные в одно время и в одном месте.
В тот вечер я впервые услышал этот голос. Волшебный, зовущий на покорение новых вершин голос. Такой теплый, мягкий.
«Главное в жизни – держать равновесие» – пела она.
Кокон любви сковал меня и жизнь стала иной.
Жизнь провинциального манежного клоуна с моноциклом, корд-де-воланом и пантомимой между номерами вспыхнула чтобы мгновенно погаснуть рядом с такой ослепительной красотой и голосом. Но…
Все эквилибристы семейные, а клоуны лишь – иногда.
Через неделю они уже грузились.
Мягкий кокон стал жестким и колючим. Одиночество разбитого сердца вонзило когти, завыло и принялось
