медленно, с трудом, но ничего не отражалось на его когда-то большом, сильно исхудавшем лице, кроме искренней радости и любопытного озорства ребенка. Из окон большого кирпичного дома на них смотрели десятки любопытных глаз, кто-то из детей весело махал новеньким.
– Это все, никто не потерялся, – прошептала Катя, когда мужчина подошел к ним.
– Ты молодец. Я знал, что ты справишься, – Петр Николаевич взял Катю под руку, она вновь и вновь переживала маршрут и плакала, не понимая этого. Плакали все дети, которых обнимали женщины, от них веяло теплом и пахло хлебом и сухим молоком. Дети не знали молока, только в младенчестве получая смесь, которую отбирали после года. И все же они знали, что так пахнет молоко, так пахнет хлеб.
– Молодец, Катенька, – Петр Николаевич прижал девочку к себе, свободной рукой легко взял рюкзак и повел всех в дом. Они вошли последние, Катя уже засыпала на ходу, шептала, спрашивала, где дети, а он успокаивал, все рядом, мы дома.
В этом доме была под запретом любая жестокость. Один раз в жизни, попадая сюда, ребенок подвергался вынужденному насилию – в первый день. На время воспитателям приходилось становиться жестокими, глухими к крику и плачу. Дети все помнили, долго не понимая случившегося, постепенно забывая лишения прошлой жизни, оставляя место только для одного дня. Детский ум проще и сложнее взрослого одновременно. Запоминает все, но и легко отбрасывает назад, в затерянные уголки памяти прошлую жизнь, живя настоящим, светлым и радостным. Но это происходит не сразу, для каждого свой срок забвения, которого нет у взрослых, помнящих все, осознанно вспоминающих все, поэтому будущее есть только у детей.
Детей разделили, мальчишки пошли с одноруким Володей, высоким, как башенный кран седым мужчиной, которому едва перевалило за сорок лет. Мальчишкам было проще, они рассматривали простой протез левой руки, который мог тремя пальцами-клещами что-нибудь брать, тянуть, поднимать, держать. Девочки вместе с Катей и двумя воспитателями пошли сразу в душевую, где всех раздели, одежду сложили по отдельным мешкам, потом решат, стоит ли ее сохранять или проще сжечь.
Как бы ни устали все, как бы ни больно было стоять под горячими струями, терпеть едкий раствор, которым обильно опрыскивали безжалостные женщины в резиновых фартуках и перчатках выше локтя, девочки стойко терпели, почти не хныкали. Катя терла девочек мочалкой, взмыливала шампунь, втирала его в голову, а девочки вопили и брыкались. Им было больно и страшно, но никто не убегал, доверяя Кате. После мытья всех девочек обрили наголо, Катю просто осмотрели. Девочки не плакали, привыкшие к этой процедуре, как в убежище находили вшей, то брили всех детей без разбора. Переодетые, чистые, они лежали на кроватях с белыми чистыми простынями, жестким матрасом, казавшимся им очень мягким, большой мягкой подушкой и накрытые ярким оранжевым одеялом в белоснежном пододеяльнике. Пижама, кровать, чистая постель, отдельная комната, где стояло еще семь кроватей,
