подите лесом. У меня релакс, – Ангелина сидела на бритом коврике, растопырив жирные ляжки, и медитировала под звуки флейты, звучащей в ее хмельном мозгу опосля бурной вечеринки в честь ее же дня варенья.
– Корова не доена, дрова не колоты… – мамо по имени Агафья Зубоскалая возилась у печи, пытаясь выскрести прилипшую к пылающей кирпичной стенке лепеху.
– Угу, куры не топтаны, потолки не побелены. Я шо, мужик табе, шо ли? Заведи себе пахаря, а потом и командуй, – раскинув ручки белые, по локоть шерстью обросшие, Геля прохрипела «о-омм» и прикрыла опухшие донельзя глаза.
– Да на шо ен мне? Сапоги сымать да кормить до убою? Ну уж дудки, доня. Нажилася с одним, и достаточно.
– Я бы тожа нажилася, коли б вы не совали свой крючковатый нос в мои девичьи дела. О-ом-м-м.
– Ха, девичьи. Сорок годков, а все туда же – девка, – ухмыльнулась щербатым ртом мамо, отодрав-таки подгорелый блин. – Скоро брови на глаза присядуть, а она об праздниках кудахтает. Сходила б, што ль, за водицей колодезной!
– Фи на вас, мамо неустанное! – колыхая телесами безразмерными, Геля встала на замлевших конечностях и мгновенно поймала рой вертолетный. – О-ой, худо мне. О-ой, тяжко. Пропади ты пропадом, самопал Вишневского. Надо было более на квасок налегать.
– Ха! Квасок! С твоими габаритами лучше спирту не сыскать, – расхохоталась Агафья, заплевав сдобный блин с дырявыми краями. – Сбирайся в путь-дороженьку! Отправляю тебя тюки ворочать да в сеновал утрамбовывать. Хай дождичка не предвидится, успеешь к полуночи работку сладить.
– Ой, мамо-о, – повиснув на косяке, что дверной зовется, Геля два раза икнула, перекинула окорока румяные через порог высокий и двинулась на полусогнутых к столу кухонному. – Дайте рассолу, а то сердце выпрыгнет и по полу покатится. Помру прям тут, пред вашими очАми.
– Такие, как ты, донюшка, любого мужика перепьють и опосля гулянок в кустах валежника заморють. Ты б взялась за свои телеса да сбросила центнер – другой, а там глядишь, и прЫнц издалеча к тебе прискачет.
– Шоб издалеча меня было видать, с боками прощаться нежелательно, – подытожила доня, опуская кардан мясистый на стул древесный. – Мне б такого, шоб на руках носил да в рот заглядывал.
– Ха-ха! Руки до полу повиснут от тяжестей Гелиных, а спинка по швам разойдется. И будешь ты, донюшка, за им прибирать и доглядывать. Нынче мужик слабоват пошел. Работать не могет, под мамкиной юбкой уютнее, морду крэмом мажет, ногти напильником подтачивает.
– И то верно, – мысля перепуталась в черепке распухшем. Геля покумекала с полминуточки и окончательно выдала. – А на шо он мне, оглобля дрыщеватая, ежель с моею красотой справиться невмоготу? Пущай живет на вольных хлебах, коль пудра мамкина дороже.
– Во-от, правильно кумекаешь, милая, а мы с тобой щас блинков натрескаемся, буренку я сама оприходовую, полешки расколю, а вечерком кваском
