Так что там за тайны в эпоху «Ревизора»? Признайтесь сами, не молчите, Александр Васильевич!
«Как могут они писать, когда им запрещено мыслить? …Основное начало нынешней политики очень просто: одно только то правление твердо, которое основано на страхе; один только тот народ спокоен, который не мыслит… Люди… с талантом принуждены жить только для себя. От этого характеристическая черта нашего времени – холодный, бездушный эгоизм. Другая черта – страсть к деньгам: всякий спешит захватить их побольше, зная, что это единственное средство к относительной независимости».[61]
Так Вы, Александр Васильевич, из тех, кто себе на уме? Почему же Вы цензор? С какой стати? Ответ – недвусмыслен, он повторяется в дневниках много раз: «Самый обширный ум тот, который умеет применяться к тесноте своего положения и ясно видит все добро, которое может там сделать». Компромисс – царь мира, сделать все возможное там, где ты есть, без тебя будет гораздо хуже.
Дважды просился в отставку, в 3-й раз – все бросил. В 1848 г. государю пришел донос «об ужасных идеях, будто бы господствующих в нашей литературе» из-за слабости цензуры. Был учрежден комитет «для выработки мер обуздания» русской литературы. «Панический страх овладел умами… Тайные доносы и шпионство еще более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей».[62]
Вот и не стало цензора Никитенко. Ушел в отставку. А какой терпеливый был! 12 декабря 1842 г. в восьмом номере журнала «Сын отечества» за тот же год, в повести «Гувернантка» была дана сцена бала, в которой замечалось, что, «считая себя военным и, что еще лучше, кавалеристом, господин фельдъегерь имеет полное право думать, что он интересен, когда побрякивает шпорами и крутит усы, намазанные фиксатуаром, которого розовый запах приятно обдает и его самого, и танцующую с ним даму».
На это всесильный Бенкендорф, «почтенного вида старик», сказал «кротким и тихим голосом»: «Государь очень огорчен… Он считает неприличным нападать на лица, принадлежащие его двору (фельдъегерь)… Он приказал арестовать вас на одну ночь». Никитенко отпустили пообедать, а затем свезли на гауптвахту, в подвал, где дали кровать, дежурный офицер отдал свою шинель, чтобы накрыться, и окружил «вниманием и заботливостью». Когда же на первой после ареста лекции студенты ему зарукоплескали и стали кричать: «Браво!», он им заметил: «Что вы, господа! Тише, тише!».[63]
Человек компромисса. Человек, пытавшийся всю жизнь делать добро, ставивший добро и общественную пользу превыше всего. Человек, которого старались выбрать в цензоры самые знаменитые писатели. Государственный человек – и все же с болью в сердце. Острой болью.
Вот его записи последних лет жизни. «Главною моей целью было соглашение интересов государственных с общественными. Успехи часто не соответствовали моим… честным и бескорыстным намерениям. Но тут уже была не моя вина… а вот разве тех тревожных и быстро сменявшихся
Там же. С. 171–172.
Там же. С. 311.
Там же. С. 252–253.
