Стихотворения. Владислав Фелицианович Ходасевич

      К моим друзьям в тот день пошел и я.

      Узнал, что живы, целы, дети дома, —

      Чего ж еще хотеть? Побрел домой.

      По переулкам ветер, гость залетный,

      Гонял сухую пыль, окурки, стружки.

      Домов за пять от дома моего,

      Сквозь мутное окошко, по привычке

      Я заглянул в подвал, где мой знакомый

      Живет столяр. Необычайным делом

      Он занят был. На верстаке, вверх дном,

      Лежал продолговатый, узкий ящик

      С покатыми боками. Толстой кистью

      Водил столяр по ящику, и доски

      Под кистью багровели. Мой приятель

      Заканчивал работу: красный гроб.

      Я постучал в окно. Он обернулся.

      И, шляпу сняв, я поклонился низко

      Петру Иванычу, его работе, гробу,

      И всей земле, и небу, что в стекле

      Лазурью отражалось. И столяр

      Мне тоже покивал, пожал плечами

      И указал на гроб. И я ушел.

      А на дворе у нас, вокруг корзины

      С плетеной дверцей, суетились дети,

      Крича, толкаясь и тесня друг друга.

      Сквозь редкие, поломанные прутья

      Виднелись перья белые. Но вот —

      Протяжно заскрипев, открылась дверца.

      И пара голубей, плеща крылами,

      Взвилась и закружилась: выше, выше,

      Над тихою Плющихой, над рекой…

      То падая, то подымаясь, птицы

      Ныряли, точно белые ладьи

      В дали морской. Вослед им дети

      Свистали, хлопали в ладоши… Лишь один,

      Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,

      Присел на камень, растопырил руки,

      И вверх смотрел, и тихо улыбался.

      Но, заглянув ему в глаза, я понял,

      Что улыбается он самому себе,

      Той непостижной мысли, что родится

      Под выпуклым, еще безбровым лбом,

      И слушает в себе биенье сердца,

      Движенье соков, рост… Среди Москвы,

      Страдающей, растерзанной и падшей,

      Как идол маленький, сидел он, равнодушный,

      С бессмысленной, священною улыбкой.

      И мальчику я поклонился тоже.

      Дома

      Я выпил чаю, разобрал бумаги,

      Что на столе скопились за неделю,

      И сел работать. Но, впервые в жизни,

      Ни «Моцарт и Сальери», ни «Цыганы»

      В тот день моей не утолили жажды.