паром!» и вошел внутрь стайки, открыв дверь – ему предстояла уборка.
– Пап, я домой пошла.
– Иди. Я сейчас тоже пойду.
– Баб Марусь, до свидания! – крикнула я вслед ей, но она не обернулась.
Дорогой мне размышлялось очень хорошо. И о чем небыли бы заняты мои мысли, в конце – концов все сводилось к одному – зачем мы живем и какие беспомощные станем в старости, если доживем.
На небе опять сгущались тучи, шелестела листва от ветра и где-то в лесу куковала кукушка.
«Может быть пройдет много лет, и я вспомню этот хороший день», – подумала я, заходя к себе в дом.
Осенью 1988 года мы переехали в поселок «П». Все у нас складывалось не плохо. Но меня всегда тянуло в поселок моего детства. Я скучала.
Я влюбилась. 1989 год
Мне было уже четырнадцать лет. И я была наивна, беззаботна, мечтала о большой чистой любви и думала, что она вот-вот придет, одурманит, затуманит мою светлую голову.
И она действительно пришла и принесла мне много радости, счастья, а потом огорчение и разочарование.
Случилось это в поселке «Щ», куда я летом приезжала погостить к своим бабушкам: Шуре и Маруси. Но жила я у семидесяти пятилетней бабушки Шуры, а бабушку Марусю навещала редко, так как она была не очень общительной, и, по моему мнению, стала совсем затворницей. Она по-прежнему часто болела и получала помощь от двух своих сыновей.
Заканчивался июнь. Я уже пять дней, как жила в небольшом уютном домике на краю леса, хозяйкой которого была маленькая, худенькая, но шустрая старушка, моя бабушка Шура. Она не знала покоя, всегда была в работе и в суете. Я же, по своей молодости, была ленива, любила больше посидеть и помечтать за кружкой чая или за тарелкой супа.
Спала я до десяти или до одиннадцати часов утра. Потом завтракала и уходила гулять в лес со своей подружкой Олесей. Красивый и ароматный хвойный лес пугал нас своей таинственностью. Мы бродили, болтали ни о чем. Я рассказывала Олесе о жизни в своем поселке, она о жизни у них; о своем несносном старшем брате, который болтается по ночам с друзьями; о мальчишках из ее класса, которые еще не доросли и озорничают, как дети.
Двенадцатилетняя Олеся сама в сущности была ребенком. Ее еще детское тело требовало веселья, игры. Она была ниже меня ростом на целую голову, по-прежнему пухленькая и с длинной русой косой чуть ниже пояса. Я часто наблюдала, как она, прежде чем закинуть свою не послушную косу назад, гладила ее, поправляла бантик, а потом бережно откидывала за спину, да так важно, точно говорила: «Видите, какая я красавица! Смотрите и завидуйте!» Я ей завидовала и думала, что, если бы у меня вместо жиденького хвостика была такая красивая и толстая коса, я бы ходила с высоко поднятой головой, и все бы девочки в нашем поселке на меня смотрели и удивлялись. Хохотушка Олеся на первый взгляд казалась беззаботной бездельницей. Но, когда ее мама заставляла что-нибудь сделать по дому, она беспрекословно и даже с радостью подчинялась. И я видела, с каким рвением маленькая девочка приступала к работе, как взрослая.
Веранду и крылечко Олеся мыла каждый день. Я помню, как однажды полил сильный дождь,
