этот сердитый и требовательный голос, такой знакомый, жесткий и ехидный, с каждым словом переходил в злость. – Я…
– Лева, милый, ну зачем ты так сердишься? – Маша оборвала грозный поток лавины гнева. – Да, я психанула, когда они ничего не смогли мне предоставить, чтобы я смогла настроиться, войти в образ…
– Ты понимаешь, что так нельзя работать? – Теперь голос резко обрывает ее саму. – Что это не просто свинство с твоей стороны, это разорительно дорого, в конце концов непрофессионально!
Маша закатила глаза, но не настолько, чтобы не следить за дорогой. Она в это мгновение представила себя на экране. Это выглядело супер как эффектно. В любой ситуации оставаться актрисой, оставаться в образе! Быть звездой! Ты Маша Жарова, и тебе на все наплевать, как любила она повторять, оказываясь снова, скажем так, в неприятной ситуации! Эти мысли хэштегами ложились на поток ее сознания.
– Ты подводишь всю съемочную группу, компанию, меня в конце концов. Или тебе все равно?
– Лева, тебе нельзя так нервничать, это тебя убьет…
Голос обрывает ее на полуслове:
– Я хочу с тобой поговорить серьезно, не просто по душам, Маша. Я хочу поставить все точки над «и». Завтра я тебя жду у себя в офисе. Я посмотрел график, как раз завтра у тебя нет съемок. Завтра в десять.
Разговор обрывается без всяких сантиментов, и вновь врубается жуткий грохот музыки. Маша резко тормозит перед машиной на светофоре, остановившейся на красный свет.
– Черт!
В это время раздается долгий звук клаксона от машины сзади.
– Да пошел ты! – Маша показывает средний палец нервному водителю, резко нажав на педаль газа. Но тут загорелся зеленый свет, и она, обогнав впередистоящую машину, срывает «Порше» с места и уходит далеко вперед.
***
Когда Савва Сметанин поискал глазами часы, то был неприятно удивлен, так как стрелки будильника показывали уже начало двенадцатого. Он еще немного полежал, задумчиво глядя на белый потолок, а потом сел на кровать, опустив ноги на дубовый паркет пола. В это утро, несмотря на свой тридцатилетний возраст, он впервые почувствовал себя много старше. «Надо было лечь в двенадцать, а не сидеть придурком за „танками“», – тоскливо подумал он.
– Господи, как бездарно проходит время! – Сейчас ему не хватило патетики, чтобы передать всю глубину охватившей его тоски. Савва был плохим актером, и он это знал, но не признавался себе, словно само признание, будь он честен с самим с собой и окружающими его людьми, как близкими, так и коллегами, означало конец карьеры и тех возможностей, которые сулила ему профессия. Он знал, что некоторые его коллеги за глаза не раз оценивали его более чем критически, и тем обиднее ему было услышать упрек о бездарности от Маши, брошенный ему пару дней назад, когда она в очередной раз была в сильном раздражении. После того как она вчера вечером позвонила и сказала, что ночевать дома
