для него было всякое вмешивание в вопросы политики – морального, этического элемента. Все это было для него пустяком, ложью, «светским поповством». В политике есть лишь разсчет. В политике есть лишь одна заповедь: добиться победы. Одна добродетель: воля к власти для осуществления целиком своей программы. Одно преступление нерешительность, упускающая шансы успеха.
Военные говорят, что «война есть продолжение политики, только иными средствами». Ленин выворотил бы это положение наизнанку: политика есть продолжение войны, только иными средствами – средствами, маскирующими войну. В чем сущность войны для обычного «морального сознания»? В том, что воина узаконяет, возводит в принцип, в апофеоз, то, что в мирное время считается преступлением. Обращение цветущей страны в пустыню – война делает естественным тактическим приемом, грабежи – реквизицией, обман – военной хитростью, готовность выкупаться в крови врага – боевым энтузиазмом, безчувственность к жертвам – самообладанием, безпощадность и бѳзчеловѳчность – долгом. В войне «все позволено», в войне всего целесообразнее то, что всего недопустимее в нормальном общении человека с человеком. А так как политика есть лишь скрытая форма войны, то правила войны суть правила политики1…
После всех неудач, ударов судьбы, поражений, даже стыда и позора, он умел духовно выпрямляться и «начинать сначала». Его волевой темперамент был, как стальная пружина, которая тем сильнее «отдает», чем сильнее на нее нажимают. Это был сильный и крепкий партийный и политический боец, как раз такой, какие нужны, чтобы создавать и поддерживать в своих сторонниках подъем духа, и чтобы при неудаче предупреждать зарождение среди них паники, ободряя их силою личного примера и внушением неограниченной веры в себя, – и чтобы одергивать их в моменты удачи, когда так легко и так опасно превратиться – выражаясь словами Ленина – в «зазнавшуюся партию», способную почить на лаврах и проглядеть будущие опасности2…
Его ум был покладист, и эластичен, и изворотлив. Он послушно становился на запятки воли. Воля же Ленина, поистине, была из ряду вон выходящею психоэнергетическою величиною. Я думаю, что в лице Ленина сошел в могилу самый крупный характер из выдвинутых русскою революцией3…
Что же касается настоящей внутренней доброты, то ее Ленин вероятно считал одной из ненужных и мешающих людских слабостей. По крайней мере когда он хотел возможно презрительнее третировать кого-нибудь из своих противников-социалистов, то к его имени он прибавлял эпитет «добренький»… Этим было все сказано: значит – мягкотелость, размазня, слякоть4…
Ленин, действительно, по своему любил тех, кого ценил, как слуг «дела»; он легко им прощал их ошибки, даже их измены, хотя порой задавал им хорошие головомойки, чтобы их возвратить «на путь истинный»: злопамятства, злобности в нем не было; но зато враги его дела для него были не живыми людьми, а подлежащими уничтожению абстрактными величинами; он ими не интересовался;
