с зычным голосом. Говорил обстоятельно, и по целым дням что-то писал в светлице, которую он называл заграничным словом «кабинет». Должно быть, переводил «Смерть Артурову». Много труда у него, кажется, на это ушло, и весь бы этот труд погиб, если бы не дал он почитать черновик брату Матвею. Он-то, Матвей Семенович, и отдал эту книгу Максиму, когда тому исполнилось уж двенадцать, и он выучился грамоте.
– Да не знал почти, – ответил Фрязин, отводя глаза. – Я-то тогда был… вот, вроде тебя, молодой совсем. На побегушках был, в приказе-то. Да и не в самом приказе, а около. Потом приказ-то разогнал Иван Васильевич. Многие тогда погибли, а отца твоего, я слышал, по посольской части взяли. Только это я о нем и знаю, я же после этого в опричнину попал.
Максим разочарованно вздохнул, покивал. Это ему и самому было известно.
– А почему тебя Фрязином зовут? – спросил Максим.
– О, он у нас всамделишный Фрязин, из венецейской земли к нам прибыл! – засмеялся Варлаам. – Расскажи ему, Лукич, а?
Максим поглядел на Фрязина с удивлением. Про Венецию, что стоит на воде, вся застроена дворцами и изукрашена статуями, а среди них плавают золоченые ладьи, Максиму рассказывал отец, хоть сам он там и не был, а только слышал от других царских посланников. На жителя такого города – как Максим их себе представлял – Фрязин был совершенно непохож.
– Это уж после случилось, когда я уж в опричных войсках послужил, – начал Фрязин неохотно свой рассказ. – Ну, попал я на службу в степь. А тут как раз хан Девлет-Гирей на Москву пошел. Татар тогда пришло – видимо-невидимо! Где только они все обитают? Мы и не ведали, что их так много.
Перли они в ту пору прямо на Москву, не сворачивая, а я сотней командовал, в степи сторожил. Ну, что им моя сотня? Прожевали и выплюнули. А меня так и вовсе, как на зло, первой же пулей в голову ранило, жив-то остался, да с коня свалился и в плен угодил.
Привезли меня в Крым, посадили там в сарай с другими мужиками. А потом и продали турецкому паше – на галере гребцом служить. Почитай, целый год я там веслом отмахал, к лавке прикованный. Уже думал, точно помру там, никогда больше земли родной не увижу.
Да только однажды плывем мы, гребем, как обычно, вдруг вижу: надсмотрщики наши забегали, солдаты оружие похватали. Барабанщик застучал, надсмотрщик заорал, все трясутся. Ну, я смекнул: должно быть, сражение.
Так и есть: часу не прошло, как раздался гром, треск, все со скамей посыпались, вода хлещет, все бегут, орут, сабли звенят. Это в нашу галеру венецейский галеас врезался. Ну, венецейцы те всех турок перебили, и заходит ихний командир на нашу палубу. Важный такой: портки бархатные, кафтан куницей оторочен, башмаки на ногах с золотыми пряжками, на башке шлем с чеканным львом крылатым. Осмотрел нас, подходит к одному, к другому и у всех что-то спрашивает на своем языке. Только и слышно: «Кристо? Кристо?».
Я сперва не понял, а потом сообразил: это он спрашивает, которые здесь в Христа веруют. А на нашей галере христиан-то почти не было. Которых вместе со мной купили, почти все уже померли,
