«Что может быть яснее и правдивее этого факта? Семь планет, пересекающих зодиак в противоположном направлении и меняющих своим положением и конфигурацией изменчивую природу подлунных вещей. Творец возложил на них эту задачу: рождение, уничтожение и возрождение тварей».
Аргументация здесь, возможно, менее развита, чем в трактатах так называемых Стефанов: прежде всего, отсутствует основной аргумент о неодушевленной природе звезд. Но это можно объяснить дополнительным характером труда, который находится в нашем распоряжении. В любом случае текст Феофила содержит зародыши нескольких аргументов, которые мы находим у Стефана «Персидского»: «святейшая и возвышеннейшая астрология» – царица наук; влияние планет – действие Провидения; астрология, как медицина и натурфилософия, – законная наука, хотя и менее совершенная, чем духовная мудрость пророков, апостолов и подвижников.
Вполне вероятно, что Феофил сформулировал эту аргументацию, чтобы защитить себя от обвинений, которые выдвигались против него представителями духовенства, будь то марониты или яковиты, когда он стал придворным астрологом. Поэтому очень заманчиво заключить, что попытка христианизировать астрологию получила беспрецедентную популярность у первых Аббасидов. Но во времена аббасидской революции Феофилу, родившемуся около 695 г., исполнилось пятьдесят лет, и его научное образование, несомненно, было полным. Тогда мы должны задаться вопросом, не было ли в той среде, где он сформировался, чего-то такого, что стимулировало бы астрологию как в теории, так и на практике.
Эдесский регион, расположенный на границе римского мира и Персии, имел древние интеллектуальные традиции, основанные на соединении греческой и восточной культур. Стремление христианизировать астральный детерминизм возникло там очень рано: оно прослеживается еще в труде Бардесана Эдесского (154–222)[44], который Фотий резюмирует на основе его критики Диодором Тарсийским. По мнению Бардесана:
«душу [астрология] делает свободной от рока и от так называемого гороскопа, сохраняя ей свободную волю, но подчиняет его управлению тело и все, что с ним связано: я имею в виду богатство, бедность, болезнь, жизнь, смерть и все, что не зависит от нас; и все это она считает действиями рока»[45].
Это действительно соответствует той мысли, которая выражена в дошедшем до нас основном труде Бардесана «Книга законов стран»[46]. Его влияние проявляется в той полемике, которую он вызвал у нескольких богословов IV–V вв., прежде всего у святого Ефрема Сирина.
Опровержение идей Бардесана и его сторонников сопровождало формирование знаменитой богословской школы в Эдессе, которая блистала в течение полувека, прежде чем переехать в персидский Нисибин[47]. Нет сомнений в том, что память об «арамейском философе» была жива еще в VIII в.[48], причем настолько, что Феофил Эдесский сознательно ввязался в этот спор, уже давно шедший в его стране, –
См. в целом F. NAU, Bardesane,
PHOTIUS,
Ed. transl. NAU,
См. из последнего E. HUNTER, The Transmission of Greek Philosophy via the «School of Edessa», in
См. NAU, Notes d’astronomie syrienne, p. 209–219, и DRIJVERS,
