что доберется, но все равно страшно. Мне хотелось, чтобы он остался, помог Арсентию, но я и понимала, что тогда они оба не выберутся отсюда живыми.
Больно от моего бездействия, от того, что стою рядом, могу дотронуться до деда, но не в силах помочь тому, кто ценой своей жизни освобождал нашу страну от фашизма, чтобы через несколько десятков лет мои родители, я, мои дети и миллионы других людей могли спокойно жить на этой земле.
Арсентий придавил Серого к земле, заломив тому руки, и в самое лицо прошипел:
– Зачем?
"Он думал, что силы на стороне Германии", – пояснила душа деда.
– Я… Жить хочу, – зло прохрипел Серый. Сотворенный предательский поступок заставлял совесть ныть, и чтобы заглушить ее стоны, Серый рождал в себе ненависть. Его злые глаза глядели прямо на моего деда, а тот лишь покачал головой.
"Он думал, что так избежит смерти".
– Я тоже.
"Я очень хотел жить, но еще больше хотел мирного неба над головами моих потомков".
За спинами послышался хруст снега и немецкая речь. От русских солдат их отделяло несколько метров – пару минут свободы.
Новая звуковая вспышка оглушила лес. Дед, заметно бледнея, оседал на снег.
– Ах, ты, гад! – завопила я, бросаясь к ним бесполезно молотя воздух. Дед, опираясь о ствол дерева, поднялся, стараясь гордо держать спину, за ним следом распрямился Серый. В его глазах, неотрывно глядевших на правый бок товарища, плескался страх, разочарование, боль и смятение. Хотел ли он в действительности смерти тем, кто считал его своим? Осознавал ли до конца цену предательства? Вероятно, в его трусливой душе еще можно было отыскать остатки чести и достоинства. Остатки человечности.
Серый стоял не шевелясь, крепко сжимая пистолет. Еще несколько мгновений и к ним подбегут немцы, схватят деда и… Я зажмурилась от страха перед его незавидной участью. Я не могла позволить пленить его, но что я, лишь зритель в чужой реальности, могу сделать?
На белой маскировочной одежде расплывалось багряное пятно, сквозь пальцы, пытающиеся зажать рану, сочилась кровь, окрашивая под ногами чистый снег. Арсентий, плотно сжав губы от боли, твердо смотрел в глаза Сергея. От его гордого, не сломленного вида стало не по себе – трусость всегда робеет перед смелостью, даже если силы превосходят. Мой дед молча ждал, не имея возможности ничего сделать вооруженному здоровому человеку. Время словно остановилось: два скрещенных взгляда, я, душа деда, глядящего на себя и приближающиеся голоса.
– Прости меня, – слова предателя прозвучали еле слышно, но мы все услышали их. Губы деда скривились в усмешке, и он в полголоса ответил:
– Я, может, тебя и прощу. А дети – никогда.
Серый резко вскинул пистолет, и почти упер его в лоб деда. Ни один мускул не дрогнул на бледном лице Арсентия, лишь взгляд стал тверже. Я приготовилась к выстрелу или к угрозам, и поэтому не сразу поняла, что предатель сказал моему деду.
– Беги
