Отражение в подъехавшем автобусе подсказало – это она на него смотрит. Худосочная, нескладная, с высыпанным лицом. Смотреть-то смотрит, а показать боится. И чего она вообще смотрит-то? Маньяк хотел резко обернуться – так, чтобы она не успела отвести взгляд, но двери пустого автобуса раскрылись, и ожидающие вереницей потекли внутрь. Маньяк остался стоять на месте, прикинувшись, что ждёт другой, хоть никаких других здесь и не ходило вовсе. А можно было бы увязаться за девушкой с неровным макияжем, завести непринуждённую беседу, узнать, в конце концов, где она с таким умением безвкусно одеваться трудится, обменяться номерами, вызвонить, сводить в пару статусных по местным меркам мест, увлечь к себе домой и, наконец, перейти к главному – к этой подобранной невпопад одежде. Упустил возможность под тухлым взглядом доморощенной девки. Ничего, пройдёт год-другой, и, быть может, он примется уже за неё.
В паре километров оттуда, подчиняясь привычному распорядку, неспешно брёл на работу человек без лица. Шаги его оставались бесшумны на онемевших улицах, а сам он был ещё совсем юн, но в пустых глазницах сквозила многотонная тяжесть прожитых лет. Без задора, куража и ража Безликий подмечал всё хоть малость отличающееся от привычного на известном пути. Недолго, не замедляя шага, он вскользь наблюдал за тем, как подле жилой высотки серолицые, измождённые рабочие трудились, заново собирая рассыпавшегося гражданина в подобие его прежнего. Колеблющиеся на ветру ленты-лоскуты отделяли их мир от прочего, и мир этот в самом своём зарождении пропитался едким запахом сигаретного дыма и циничными комментариями к превратностям жизни.
В проезжающих мимо машинах за запотевшими стёклами бледной тенью себя прежних спали герои и героини предыдущей ночи. Мятые, перепачканные, всё ещё живые. Но за каждым резким скрипом тормозов всё яснее пробивался хохот смерти – одно неверное движение, мгновение, и очередной вызов служб. А ещё – пара-тройка тонн металлолома, от ста пятидесяти до двухсот кило свежего мяса, несколько невыполненных планов, которые здесь редко составлялись хотя бы на неделю вперёд.
Голубь, символ мира, расправив крылья лежал на тротуаре, грудь его прижалась к асфальту, но потухшие глаза в последний раз обратились к небу. Собака топталась рядом, обнюхивала и, кажется, намеревалась сожрать. Городская бродяжка – извечно мокрая и потрёпанная, точно и родилась такой. Эти бы сожрали и человека, но тела людей успевали вовремя убрать. Пока что.
Город, изглоданный нищетой, населённый пропащими, уже давно не видел ни яркого солнца, ни чистого снега. Вечный дождь, либо серый пепел, или же сумбурная смесь того и другого, оставляющая ляпки на одежде. Изредка на улицы сходил туман, густой как дёготь. Но никому и никогда не случалось в нём заблудиться – местные, изо дня в день живущие одним и тем же днём, могли безошибочно найти дорогу из дома и дорогу домой, даже будучи ослепшими на оба глаза. Каждое утро они выбирались
