и литературу формования детской души и литературу взросления, познавания мира, отдыха и развлечения, отрицания этого мира, и литературу расцвета всех человеческих сил, чувств, страстей, интеллекта, и литературу невероятного усложнения жизни (античеловечную, где человек перестал быть мерилом всех вещей), а также литературу умирания и деградации, профанации и примитива… Все это легко меняется друг с другом местами в разное время. Поймать закон и схему – невозможно!
Но главное! Высокий интеллект и высокая культура чувств, как и культура вообще, – без книги немыслимы и невозможны. Именно книга – гигантский ускоритель скорости развития человечества и каждого отдельного человека! Неважно, в каком виде она существует: папирус, глиняная табличка, русский столбец или пергамен, печатная бумажная книга или электронная читалка… И эта книга может жить и сохраняться только в диалоге с самим человеком.
Высокий штиль, но здесь без него не обойтись. Михаил Светлов в стихотворении «Книга» хорошо об этом сказал:
Безмолвствует черный обхват переплета,
Страницы тесней обнялись в корешке,
И книга недвижна. Но книге охота
Прильнуть к человеческой теплой руке.
Время в русской провинции как историко-культурный феномен
Россия до XX века – страна крестьянская и сословная. Для каждого из шести сословий: дворян, купцов, духовенства, горожан – ремесленников, казаков, крестьян – время текло по своему, то есть по-разному. Крестьянское время в основном шло по кругу аграрного цикла работ: от посева к жатве, от заготовки дров к сенокосу, от Масленицы к Пасхе… Каждый год одно и то же. Это очень греющая душу полоса жизни. А поскольку все остальные сословия были количественно очень малы по сравнению с крестьянством, то крестьянское время превалировало на огромной части империи. Вырывались из этого круга времени лишь столицы (Москва и СПб).
Слабые импульсы развития шли из столиц в губернские города, еще более слабые – из последних в уездные городишки, а оттуда в села и деревни уже мало что доходило. Власть дергала за все ниточки, пытаясь ускорить течение времени, создавая вольно и невольно историческое время. Последнее и откладывалось в русской литературе: романах и повестях, рассказах и ученых трудах XIX–XX веков, остраняя эпоху, события текущей жизни и самих людей в России.
Проницательные русские интеллигенты это поняли уже давно. Известный затем археолог Александр Спицын (1858–1931), работая в молодости учителем женской гимназии в захолустной Вятке, писал своему задушевному студенческому другу Сергею Платонову (известному историку) 20 февраля 1891 года: «Я разочаровался в том, чтобы можно было написать областническую историю прежде центральной, московской. Суть не в Хлынове (провинции – В. Б.), а в Москве. Провинциальная жизнь XVII века – слабая, уменьшенная копия московских порядков… Москва всему дает гон и все дозирает в своих личных интересах».
Но
