енты лесники легко узнавались по внешности: мешковатые, неторопливые, красномордые увальни с распахнутой в любой мороз грудью.
Именно здесь, текла скрытая от посторонних глаз, студенченская жизнь
Джон
Вообще-то «кликух» у него было множество, но все они числились в ряду цензурно непроизносимых, и студенты употребляли их только в разговорах между собой. В глаза же Джону все говорили только «Джон», я до сих пор так и не знаю ни настоящего имени, ни фамилии этого парня с корявой нескладной судьбой, и в памяти моей он так и остался Джоном.
Джон был коренаст, силен, но мал ростом, длиннорук и кривоног. Если добавить к этому описанию низкий покатый лоб, черные, густые и широченные брови плюс плоский безгубый рот, то вся его неказистая фигура в целом очень напоминала «экстерьер» не то гориллы, не то орангутанга.
Почти каждый день с утра Джон отправлялся через «Ла-Манш» за пивом, прихватив с собой несколько мятых рублей, а то только пригоршню меди и десятилитровую канистру. Ла-Маншем все студенты-политехники, а вслед за ними и жители Северного микрорайона называли длинный и широкий овраг, заросший бурьяном и отделявший институтский комплекс от жил-массивов города. Из-за этих пивных вояжей на всех факультетах института не было, пожалуй, студента, которому не задолжал бы Джон. А мне казалось, что этот человек поступил в институт только лишь для того, чтобы нахлебаться «Жигулевского» и «Таежного» на всю остальную последипломную жизнь.
Занимать на пиво у студенток Джон считал ниже своего достоинства. Однако эта рыцарская установка не избавила девушек от вассальной зависимости от Дона-Джона. Примерно, за день-два до стипендии Джон поднимался на женский пятый этаж нашего общежития проведать коллег из прекрасной студенческой половины, и горе было той девичьей светелке, в которой легкомысленно оставили без присмотра духи, одеколоны, лосьоны и другие спиртосодержащие произведения парфюмерного искусства. Однажды визит Джона в «светелки» закончился по-варварски драматично.
Случилось это в разгар мая, когда природа буйно зеленела, студенты томились в ожидании каникул, а студентки ярко расцветали навстречу скоропалительным любовным романам. Именно в такой день, когда три обитательницы одной из комнат, заперев дверь и распахнув юные телеса на всесторонний обзор солнцу, загорали на подоконнике, из коридора кто-то не очень уверенно постучал. Одна из девчонок, с нетерпением ожидавшая прихода своего дружка, вихрем взметнулась с подоконника открывать. Вот тут-то, во всей своей похмельной красе и явился пред юными наядами сам мистер Джон. Комната взорвалась визгом, и через доли секунды все три обитательницы ее были уже в халатиках и чинно сидели на своих кроватях. Однако в данный момент хозяйки меньше всего интересовали Джона, его тяжелый и мутный взгляд устойчиво прилип к небольшому трельяжному столику, на котором, к великой горечи гостя ничего, кроме маникюрного набора и пудрениц, не лежало и не стояло.
– Одеколон! – прохрипел Джон, – Или духов дайте… Что-нибудь дайте! Мутит… тошнит, в глазах плывёт… Чего бы ни будь на спирту… Дайте!
– Нету! – пискнула одна из девиц и тут же испугалась своей отчаянной смелости.
– Чаю дать можем, – внесла свой вклад в обору-ну другая, – крепкого-прекрепкого!
Джон со стоном уселся за стол, дрожащей рук-кой утер пот со лба и тут его взгляд уперся в кухонный нож, контрастно черневший на белой скатерти.
– Значит, нет? – спросил Джон угрюмо, взявши нож в руки и подушечкой левого указательного пальца пробуя острие кончика.
Девушки перестали дышать.
– В последний раз спрашиваю: дадите одеколону?
Девицы на кроватях съежились, стиснув полы халатиков под самыми подбородками.
– Ну, глядите, я вас предупреждал…
Джон стиснул рукоять ножа, и вдруг резко взмах-нив им, пригвоздил распростертую на скатерти левую ладонь к крышке стола!
– Вам этого мало? – процедил он сквозь стиснуты зубы, с усилием вытаскивая лезвие из прессованной столешницы. – Мало?!
– Нее-те! – кинулась к нему самая смелая. – Не надо больше, Джон! Не надо!
А две другие поспешно метнулись к своим тайникам, и через считанные минуты рядом с окровавленной лапой Джона уже высилась целая батарея благоухающих склянок. Содрогаясь всем телом, Джон нетерпеливо вытряхнул в стакан флакон «Тройного». Кто-то из девиц, стуча зубами и горлышком графина о края стакана, разбавил одеколон водой, и Джон двумя глотками отправил эту адскую смесь в желудок. Минуты через три-четыре, явно разомлев от этого «эликсира», он царственно позволил забинтовать себе руку, и вальяжно развалюсь на стуле, говорил:
– Давайте, ласточки, в следующий раз без крови обойдёмся, лады? Я ее лучше, как донорскую, сдам. Тогда целую неделю могу пить пиво и вас никого
