как только стиснуть зубы и пытаться делать то, что можно, в свете мрачной реальности.
Пережить войну удалось лишь нескольким сотням призванных евреев. Едва ли не каждая семья в городе отправила в эти батальоны своих мужчин и юношей. Для нас это был сильный удар, но по сравнению с тем, что ждало евреев Польши, нашу жизнь в то время можно назвать относительно сносной.
Некоторые еврейские предприятия в Берегсасе даже выиграли от экономического бума, и все надеялись и пытались верить, что война скоро закончится, что надо держаться, пока не минует буря.
Венгерская армия забирала в трудовые батальоны как одиноких мужчин, так и женатых, у которых были дети.
Так забрали и моего отца.
После войны мы узнали, что маминых сестер и их семьи в Каменце-Подольском отправили рыть окопы, после чего всех расстреляли и захоронили в этих же окопах.
Мне было двенадцать лет, когда отца призвали в армию. Я плохо помню, как это случилось, однако по сей день чувствую то последнее объятие, которое он подарил мне перед уходом, и помню его просьбу, чтобы мы с Арнольдом постарались не расстраивать маму и помогали ей по мере сил. Да, дети в те времена тоже могли свести с ума родителей.
В тот день, когда ушел отец, мужчиной в доме стал я. Я помогал маме, как только мог, и старался не волновать ее. Поначалу папа приезжал домой в короткие, нечастые увольнительные. Память не сохранила подробностей, кроме горьких моментов расставания.
Призыв отца на военную службу ударил бы по финансовому положению нашей семьи намного сильнее, если бы не дядя Игнац (Ицхак), деловой партнер отца. В трудовой батальон его не взяли по возрасту, поэтому семейное предприятие продолжало функционировать, поддерживая нашу семью. Мой двоюродный брат, Моше, тоже работал на фабрике, но год спустя его забрали в трудовой батальон и предприятие закрылось.
Мало-помалу политика властей привела к полному запрету еврейской деловой активности.
Каждое лето до 1942 года я ездил с матерью навестить дедушку в Добрженице. После ухода отца в армию маме пришлось оставаться дома. Родители моей тети Рози жили в Кострине, неподалеку от Добрженице. Мы с тетей Рози садились на поезд и сходили у дедушкиной деревни. Он встречал меня на станции, которая находилась рядом с его домом, а потом я возвращался домой тем же путем в сопровождении тети. Эти поездки продолжались достаточно долго, даже в то время, когда земля уже дрожала под нами…
То были последние счастливые деньки в мире, который уже рушился.
1943 год ознаменовался еще более суровыми антиеврейскими законами, изданными венгерским правительством. Эти законы до предела ограничивали нашу повседневную жизнь. Указ, больше всего отразившийся на мне, заключался в том, что нам запретили ходить в школу.
Другим серьезным ограничением
