как разбитый аквариум, и шепот, возгласы, вскрики хлынули тяжелой водой.
Гул – это летел самолет. По расписанию, в двенадцать часов. Как всегда, как раньше.
Но ничего уже больше не было как раньше.
Пункт второй: Основная мысль. С осны дышат небом
– Маш, давай поговорим?
– О чем?
– А ты не знаешь, о чем?
Мама села на краешек Машиной кровати, но чуть в сторонке, и замерла, будто боялась неловким жестом или словом ранить нечто трепещущее, ей одной видимое.
Смотреть на такую маму – растерянную, как девочка, покладистую, осторожно подбирающую слова – было непривычно и странно. Маше стало не по себе.
– Я не хочу, – ответила она.
Постаралась, чтобы голос прозвучал обыкновенно, нормально, и сама не знала, получилось или нет. Да и какая разница? Мама в любом случае подожмет губы и тихо, украдкой вздохнет. Как будто думает, что Маша не услышит.
Какой он вообще, этот «нормальный» голос?
Чтобы убедить маму и саму себя, Маша вскочила, метнулась за стол, с самым естественным видом разворошила стопку учебников и, ссутулившись, спрятала глаза за обложкой «литературы».
– Не хочу, – повторила она, – давай потом, а? Целую кучу всего задали! А на алгебре завтра контрольная по повторению. Вот влепит мне Валерьевна «два» – сама же будешь ворчать.
– Маш…
– Да все нормально!
Маша притворилась, что читает, но сквозь пляшущие перед глазами строчки все равно кожей чувствовала неотрывный мамин взгляд. В этом взгляде сливалось и путалось столько несказанных, важных и ненужных, простых и сложных, вкрадчивых и болезненно-сочувствующих слов, что мама, кажется, сама не знала, как их говорить.
Девочка упорно вчитывалась в текст учебника, который схватила и раскрыла на случайной странице (спасибо хоть не вверх ногами!): «…двоемирие: мир обыденный и мир воображаемый противопоставлены в произведениях эпохи романтизма. Мечта преобладает над действительностью, а художник стремится выйти из непосредственной реальности в реальность желаемого или запредельного…»
«Желаемого или запредельного», – мысленно повторила она.
И все равно ни слова не поняла.
Сказала, не отрываясь от книги, еще раз, чтобы наверняка:
– Все нормально. Честно. Можно потом?
Тогда мама поднялась, вышла из комнаты, аккуратно и неслышно прикрыла дверь – и вечное избитое «нормально» звенело эхом и тонуло в линолеуме с каждым ее уходящим шагом.
«Нормально… Нормально…» – стучало в Машиной голове. Даже громче, чем «желаемого и запредельного».
Как это вообще – «нормально»?..
Маше запомнились сосны. Они пахли свободой и высотой, пахли каким-то недостижимым и щемящим «не здесь». Огромные, размашисто-высокие сосны уходили далеко-далеко вверх, навстречу
