что он – немножко их английская королева, то потом каждодневный риск расставил все по своим местам. Ему никогда не изменяла отвага, например, когда пилоты Рен и Серр попали в плен. Он тогда без колебаний летал в течение пяти дней, покрыл 8000 километров над песками, три раза садился на вражеской территории и провел ночь в поисках и в попытках спасти их. Ведь ни за что на свете нельзя бросать товарищей.
Его опыт в пустыне – на самом деле это было посвящение. Он научился в Кап-Джуби лексике, которая потом будет отличать его творчество, и он использовал ее уже в книге «Южный почтовый». Этот скудный мир подталкивал к созерцанию и размышлению, и все это было абсолютно естественно. Там, как потом будет сказано, он провел «лучшие дни в своей жизни». Но был ли подобный опыт доступным для всех? Жозеф Кессель, который провел там несколько дней, оставил нам совершенно другое описание. Он констатировал: «Это одно из самых пустынных и проклятых мест на земле»[20]. В самом деле, создается впечатление, что восприятие Сент-Экзюпери вознеслось куда выше того места, которое преподало ему его первые уроки.
Что особенно привлекало его внимание, так это неумолимое движение ветра и моря. Он писал Марии де Сент-Экзюпери: «Если облокотиться ночью у моего окна с тюремной решеткой, море будет прямо подо мной, так близко, словно ты в лодке. И оно всю ночь бьется мне в стену». Благодаря такой вот близости моря и эрозии, им вызванной, он получил самый важный практический урок, который показал нестабильность, хрупкость человеческой жизни. И это породило метафизическое чувство страха. Он писал своей матери: «У меня странное чувство. Нет ни расстояния, ни изолированности, но есть какая-то игра в беглеца». Это жизнь сама по себе представлялась ему «игрой в беглеца», та жизнь, которую он будет потом защищать. И именно в этом месте он научился пробивать кажущуюся безопасность мира. И вся видимость рушилась, в том числе и человеческая.
Человек более чем когда-либо занимал все его мысли. Не недооцененный, а в своем полном достоинстве. В отличие от своих предшественников, он видел среди дочерей шейха не девочек в лохмотьях, а девушек с осанкой индийских принцесс. То же, что указывало ему на хрупкость и непоправимое одиночество людей, демонстрировало и их благородство, а также необходимость человеческого сообщества. Он разработал целый пласт рассуждений, он желал освобождения человека. Его мысль следовала за тем же самым побуждением, что заставило его вместе с Абгралем и Маршалем участвовать в освобождении раба Барка. И он его освободил со словами, повторяющимися потом в «Планете людей», и эти слова и были самым главным: «Ну вот, старина Барк, отправляйся и будь человеком». Обнаружилось, как он пишет в «Цитадели», что человек – это лишь узел отношений, узел того, что приручил и за что становишься ответственным. Он узнал от Барка, что его следует звать по имени Мохаммед бен-Лауссин и что он испытывает «жгучее, точно голод, желание быть человеком среди людей, ощутить свою связь с людьми».
Joseph Kessel. Le Messager du bled//Le Journal, 15 février 1929 (cité par Bernard Marck, op.cit. P.283).
