куда идет. Был он сосредоточен и нетороплив, и совершенно не расположен вступать в какие-либо знакомства или отвлекаться от своего маршрута.
Пёс не проявил ни малейшей агрессии или раздражения, когда я попыталась надеть на него верёвку, чтобы увести с собой. Только опять грустно взглянул на меня и отстранился, неторопливо продолжая свой путь – даже не убыстрил шага. Он не был похож на обычную бродячую собаку – уж мне ли не знать! Скорее, находился в глубоком собачьем горе, потеряв каким-то образом хозяина. Так же неспешно он подошел к проезжей дороге. Остановился, посмотрел по сторонам и, пропустив проезжающие машины, степенно перешёл на другую сторону. Ай да пёс! Он переходил дорогу, как человек!
Я следовала за ним на некотором расстоянии и видела, как он, перейдя дорогу, скрылся во дворе маленького покосившегося домика в Аксиньино.
Мы жили тогда на Речном вокзале. Переехали туда в середине шестидесятых годов, когда я пошла во второй класс. В то время наша панельная пятиэтажка была самым дальним от метро «городским» домом. Ходу до него от метро было минут пять. Дом наш – длинный, десятиподъездный – стоял торцом к дороге. Через дорогу был пруд, вдоль берега которого вытянулась деревушка Аксиньино, возглавляемая небольшой церквушкой. За нашим домом оставался пустырь, огибаемый дорогой, а дальше – сплошь деревенские домики, утопавшие по весне в зелени вишнёвых садов. К моему сожалению, всё это сносили очень быстро, дабы построить панельные многоквартирные коробки, подобные нашей. За несколько лет район стало не узнать…
Город разрастался на глазах, съедая остатки деревни. И только островок Аксиньино довольно долго оставался, «обтекаемый» городом. Впрочем, многие домики стояли уже пустыми, и лишь в некоторых ещё жили.
Да, дома ломали, а людей выселяли в новостройки. Уезжая, новосёлы частенько оставляли на произвол судьбы дворовых псов, верой и правдой служивших им в деревне – мало, кто брал с собой «дружка» в новую квартиру. Таким образом в округе появлялось много бездомных собак. А у нас во дворе стихийно образовался детский «комитет по спасению брошеных животных». Состоял он из таких же как я энтузиастов, которых родители с живностью в дом не пускали, а на улице – пожалуйста. Собранную нами свору мы, по мере сил, обихаживали и кормили, честно делясь своими завтраками и обедами. И вообще тащили во двор всё съестное, что могли выпросить у родителей. Те особо не сопротивлялись и платили продуктовый оброк, видимо считая, что отделываются малой кровью.
Все собачки имели свои клички и, конечно, отвечали нам искренней благодарностью и привязанностью. Но всё равно это были дворовые, общие собаки. А заветной мечтой каждого юного собачника был свой, только его сопровождающий и только в его глаза смотрящий пёс.
Периодически по району проезжала специальная машина – «собачья будка», и страшные люди с крючьями отлавливали несчастных и увозили «на мыло». Как только кто-нибудь из «комитета» такую машину замечал, он обзванивал остальных. Тогда объявлялась всеобщая тревога, и молниеносно все дворовые собаки разбирались по домам, где выдерживались
