пробурчал Вадик, продолжая свой фольклорный рэп.
Я не ответила и снова пригорюнилась у окошка.
– Эх, сестрица! – вздохнул он и затих.
Насыпь железной дороги уходила в сизый туман, затянувший унылую пустошь до самого горизонта. Примерно таким (за исключением редких семафоров) и представляла венерианский пейзаж. Это заставляло меня чувствовать себя пришельцем, оказавшимся в мире недоброжелательно настроенных Чужих.
Некоторое время я сидела, безрадостно глядя на мелькающие в сером мареве за окном столбы, потом не выдержала, аккуратно – как дохлую рыбину – ухватила маятником раскачивающуюся передо мной пятерню и возвернула ее на полку к остальному организму дружественного мне гуманоида, товарища и брата.
Братско-сестринскими наши отношения с Вадиком стали совсем недавно. Вообще-то мы старые друзья, товарищи по работе и напарники: я – журналист, а он – мой оператор. Но директор родной телекомпании Василий Онуфриевич Гадюкин, напутствуя нашу боевую двойку перед отъездом на чужбину, со слезой повторял:
– Братцы! Вы уж там не подведите, братцы!
– Да не подведем мы, Василий Онуфриевич, не беспокойтесь! – заверила я, не выдержав его душераздирающего тона. – Работать мы умеем, язык знаем…
– Натюрлих! – вставил Вадик, сопроводив эту убедительную реплику коротким военным кивком в безупречном имперском стиле.
Я покосилась на него и тоже перешла на немецкий:
– Зер гут!
Легенду о знании немецкого языка мы с Вадиком сочинили и активно внедряли в сознание начальства на протяжении всего месяца, пока решался вопрос, посылать ли нас в командировку в Берлин. Поскольку места, в которые нас обычно посылают, гораздо менее привлекательны, чем культурная Европа (хотя зачастую гораздо более интересны), мы с напарником для разнообразия очень хотели поехать в Германию.
Привлекательности короткой заграничной командировке добавляло то, что состояться она должна была сразу после католического Рождества и перед самым Новым годом. Вадик радостно предвкушал тесное межполовое общение с празднично-веселыми и хмельными немецкими фройляйн, а мне грела душу мысль о рождественских распродажах. В общем, я специально выписала из русско-немецкого разговорника два десятка общеупотребительных выражений и не только зазубрила их сама, но и заставила сдать мне зачет по сильно усеченному немецкому знатного разгильдяя Вадика.
– Дас ист фантастиш! – решив, что пауза слишком затянулась, добавил мой товарищ.
Я предупреждающе кашлянула и покосилась на Гадюкина. Директор смотрел на нас с таким печальным умилением, словно провожал свою лучшую съемочную группу в последний путь. Я даже пожалела, что вместе с легендой о знании нами немецкого без устали внедряла в директорский мозг важную мысль: предстоящая берлинская миссия столь сложна, что справиться с ней под силу только матерым телевизионным волкам и волчицам. Но иначе было никак нельзя: у Василия Онуфриевича могло появиться нездоровое
