из-под сладостей, времени зря не теряла. Увидев меня, она разулыбалась, показывая острые зубы, и густой слой белил, не выдержав натиска, осыпался с её лица. Стала различима неровная кожа со следами язвочек.
Я в десятитысячный раз напомнил себе, что моя госпожа безупречна, словно цветущая слива.
– Моя прекрасная госпожа, – поклонился я и, когда слуги, повиновавшись капризному жесту, ушли, выдохнул: – Сайна…
– Октай, мой любимый цветок! – воскликнула госпожа Сайна и взмахом руки пригласила за столик. – К сладостям ты не успел, но можешь насладиться чаем!
И под моим взглядом она отправила в рот последнее печенье. А оно было с малиновым вареньем. Я любил малиновое варенье – только оно обладало настолько душистым ароматом, что почти перебивало запах гнили, идущий изо рта главной врачевательницы.
Я сел рядом и опустил глаза в чашку. Моя госпожа лучше всех. У меня замечательная, умная, щедрая… Какая она ещё?
– Вы, как всегда, невероятно добры, госпожа Сайна.
Госпожа Сайна улыбнулась и пересела ко мне поближе.
– Что, я всегда была добра? Даже когда приказала побить тебя палками на прошлой неделе? – кокетливо выдохнула она.
Запах гнили и гвоздики стал крепче. Острые длинные ногти, больше похожие на когти, пробежались по моей груди и нырнули под одежды. Я отставил чашку – та была сделана из тонкого расписного фарфора и грозила разбиться от любого неловкого движения. Мне было бы жаль. Её, разумеется, а не свою спину. Моя спина заживала, а вот ласточки на чашке не зажили бы.
– Конечно, ведь я провинился перед вами – разбил вашу любимую статуэтку, – я перехватил руку, которая уже нацелилась в волосы, и поцеловал костяшки пальцев. – Вы, Сайна, самая потрясающая женщина во всей империи.
– Ты льстец. Когда я тебя освобожу, так и напишу в вольной, – хмыкнула госпожа Сайна и отошла к кровати. – Погаси свет.
Сердце дрогнуло и мерно застучало: «Когда, а не если. Когда, а не если». Оно бы пело, но у него уже почти не оставалось сил.
Я потушил свечи и пошёл к госпоже, по пути избавляясь от одежды.
В покоях пахло гвоздикой. Я всей душой ненавидел этот запах.
Всё закончилось глубокой ночью, когда уже выпала роса. Отвернув голову в сторону, чтобы не чуять зловоние, я подождал, когда дыхание госпожи станет ровным и глубоким, а хватка ослабнет, осторожно перевернул лёгкое тело набок и сел. Её руки тут же зашарили по постели, норовя схватить меня за волосы, но успокоились, получив подушку. Госпожа прижала её к своей груди и засопела. Роскошный парик сполз набок, показалась изъеденная плешью голова.
Я подобрал свои вещи, набросил на плечи верхнее одеяние, забыв про остальное, небрежно повязал пояс и выскользнул из покоев на террасу. Разумеется, я вовсе не сбегал, госпожа не могла быть мне противна. Просто таковы были правила – невольники и рабы, даже фавориты, не могли спать в господских постелях. На
