полно объедков. И она могла бы по доброте душевной вынести мне лапшу или какой‐нибудь бульон – сошло бы что угодно, я был неприхотлив и смирен, будто дитя. Но слово «милосердие», видимо, на вьетнамском звучало как «иди на хуй, шмара», поэтому мы немножко недопоняли друг друга.
Собрав волосы в хвост, чтобы подставить ветру взмокшую от пота шею, я закрыл глаза. Плевать, подумалось мне, делайте что хотите: соскребайте меня с асфальта, тащите на задний двор, кидайте в мусорный бак, но сам я никуда не уйду. Если такова судьба, сдохну прямо здесь под аккомпанемент вьетнамского мата.
Именно в этот момент из глубин головы раздался голос. Он сказал…
Да неправда, не он, а она. Голос был женский, но не принадлежал ни хозяйке забегаловки, ни моей maman, ни одной из подружек. Я никогда не слышал его прежде, вернее будет сказать, что он мало походил на человеческий. У людей не бывает такого умиротворяющего спокойствия.
– Ты живёшь в иллюзиях, котик.
Я даже решил, что ослышался. Или, что вероятнее, меня настиг предсмертный диметилтриптаминовый бред. Ну, знаете, когда человек готовится отбросить копыта, его агонизирующий организм вырабатывает особое вещество, по действию чем‐то похожее на ЛСД. И отсюда глюки, свет в конце тоннеля, хор ангелов и тому подобная фигня. Так говорила психолог из соцобеспечения, а она баба умная, хоть и стерва, поэтому не было оснований ей не верить.
– Чего? – растерянно спросил я. – Ты вообще кто?
– Мудрость и здравый смысл, – отозвался голос. – Но ты, принц Рама, можешь обращаться ко мне как к Васиштхе.
Я даже не успел повторить это зубодробительное имя, возразить, что меня зовут чуточку иначе и никакой я не принц, как она продолжила:
– Всё здесь ненастоящее. Ничего этого нет.
Тут, будто в подтверждение её слов, откуда‐то сверху послышался отчаянный крик:
– Эй, дружище! Ты не видел моё золото?
– Да вы, мать вашу, сговорились, – страдальчески простонал я. И, разморённый солнцем, галлюцинациями и усталостью, с трудом разлепил глаза. – А?
Но, вопреки ожиданиям, увидел не вьетнамку, а странного мужика. С клочковатой бородой, весь в рванине, это был бродяга вроде меня, но такой, знаете, прожжённый, опустившийся на самое дно. От него несло как от выгребной ямы, руки по локоть были измазаны в грязи.
– Моё золото, – чуть не плача повторил он, шевеля пересохшими губами. – Не видел, нет?
Я отупело уставился вниз, повозил подошвами кед по асфальту, приподнимая сначала одну ногу, потом другую. Подумал, может, у него из кармана выпало кольцо или что‐то такое – мало ли, вдруг он грабанул кого, хотя это не моё, в конце концов, дело.
И тут он сказал:
– Мешок, понимаешь? Мешок с золотом! Его нигде нет!
– Мешок? – эхом повторил я, обалдев от такого поворота событий. И ещё раз оглядел мужика с ног до головы. – Извини,
