так, что забористая ругань была слышна по всей округе.
Её супруг, Кузьма Афанасьевич, которого в деревне звали просто – Дед Кузьма, сидел в углу печи, виновато опустив голову и потирая ушибленное плечо. Окно в доме было распахнуто, поэтому все ругательства Евдокии Мироновны выскакивали в него и с весёлым звоном разбегались во все стороны.
– Вот так разошлась Мироновна, – гудели мужики, лениво перекидываясь в карты за кособоким столиком у дома культуры.
– Получит сегодня дед Кузьма! Интересно, что это он такого отчебучил? – перешёптывались бабы у колодца.
Евдокия Мироновна и Кузьма Афанасьевич жили бок о бок уже пятьдесят лет. Любой в деревне знал, если Евдокия Мироновна вдруг захворает, то дед Кузьма тут же мчится в город за лекарствами для своей «любезной» – так он уважительно называл супругу. В городе дед Кузьма, конечно же, заглядывал в пивбар, но без фанатизма, не упивался там. Порой Евдокия Мироновна даже не замечала, что муж принял на грудь, если тот не дыхнёт вдруг на неё случайно.
Евдокия Мироновна тоже выхаживала супруга со всей любовью и вниманием, когда его хворь какая одолевала. «Ну, а кто его, шалопута старого, досмотрит? Я полвека с ним маюсь… Привыкши ужо», – говорила она односельчанам, торопливо шагая домой с автобусной остановки и волоча огромные сумки с продуктами из города.
Дед Кузьма совсем не держал зла на супругу за редкие взбучки. «Ты, главное, знай, в каждой хате должно иметься своё мочало, чтоб бабе было куда выплеснуть и, чтоб енто мочало всё впитало и смолчало. Тогда будет порядок. Ну, а как по-другому? Бабам нужна разрядка, как ни крути!» – поучал он молодого соседа Ваську, недавно обзаведшегося семьёй. И Васька согласно кивал, не сомневаясь в мудрости Кузьмы Афанасьевича.
Этим вечером Евдокия Мироновна разряжалась, как никогда – долго, громко и обстоятельно, а всё вот из-за чего. Дед Кузьма в последнее время крайне увлёкся живописью.
– Душа отдыхает, глаз радуется… Чем же плохо такое занятие? Сплошь умиротворение, – в очередной раз оправдывался он перед женой, устанавливая мольберт, который сам смастерил однажды в сарае.
– Ой, вы только гляньте, Михейланжело тут выискался! – посмеивалась над супругом Евдокия Мироновна.
Однако позже, прохаживаясь по комнате, она заметила, что Кузьма Афанасьевич прикрывает свою работу от её глаз старой скатертью. Остановившись, Евдокия Мироновна подбоченилась и подозрительно спросила:
– А ну-ка, дружочек, покаж, чаво там прячешь?
– Чаво, чаво… Ничаво! Ты иди своими делами занимайся, вдохновение мне тут не порть, – пробубнил художник.
Евдокия Мироновна, почуяв неладное, проворно сдёрнула скатерть с мольберта и охнула, увидев на холсте Зойку Фадеиху, односедьчанку свою, только лет на пятьдесят моложе. И голую. Абсолютно голую…
Когда-то Зойка крутила с Кузьмой шуры-муры. Он как раз из армии вернулся – красивый, статный, в глазах огонь. А шутки
