следить, чтобы дети на разгромили квартиру и себя вместе с ней. Машка приходит с синим лицом и жалуется, что у нее болит живот. Я одной рукой глажу ей животик, не придавая этому большого значения. Но через полчаса становится очевидно, что дело плохо, потому что Маша кривится от боли и скулит.
Я звоню маме – она сто лет проработала медсестрой в больнице и к тому же живет рядом. Спрашиваю, может ли она прибежать осмотреть Машу? Но мама уехала за город с подругами, и вообще, оказывается, медсестры диагнозов не ставят, а только врачи. Она задает мне кучу вопросов и в итоге, распереживавшись, кричит мне в трубку: «Вызывай скорую! Это может быть все, что угодно! Счет может идти на минуты!» Спасибо, дорогая мамочка, успокоила.
Я трясущимися руками вызываю скорую. Пишу начальнику, что у меня форс-мажор, но все равно не могу отключиться от работы, потому что мне продолжают писать и я вынуждена висеть на телефоне.
Ира скачет по квартире и просит то мультик, то игрушку, то чего-нибудь сладенького. Машка бледная лежит на кровати. Я красная пытаюсь не сойти с ума от всего происходящего. Уровень тревоги космический, у меня начинается какая-то сыпь от нервов и путаются слова.
К тому моменту, как приезжает скорая, я уже едва дышу, прокрутив в голове самые страшные варианты. У меня почти собрана сумка со всем нужным для больницы, я готова плакать от того, что не знаю, как помочь своему ребенку, при этом по инерции продолжаю отвечать на сообщения по работе.
Аппендицит не подтвердился. И вообще врач сказал, что она просто что-то не то съела. Когда скорая уехала, я легла, глядя в потолок и пытаясь переварить случившееся. Что-то я явно делаю не так. Почему, когда моему ребенку плохо, я отвечаю на сообщения по работе? К черту такую работу.
Данил заходит домой, когда дети наконец-то вырубились, в квартире бардак, везде разбросаны детские игрушки, на кухне гора грязной посуды. Он уже знает, что с Машей все хорошо, потому что я сразу же ему написала.
Слышу, как он раздевается, моет руки и идет на кухню, по пути матерясь, что дома не убрано и как же ему надоел этот бардак. Потом заходит ко мне в комнату, держа в руках кухонное полотенце, и говорит:
– Сколько раз можно тебе говорить? Вот это полотенце должно висеть на ручке духовке, а не валяться на столе. Неужели это так сложно запомнить?
«К черту всё», – думаю я и начинаю тихо плакать.
Глава 3
Иногда я сижу во всем этом хаосе из детей, игрушек, рабочих задач и грязной посуды и пытаюсь вспомнить: как я здесь оказалась? У меня нет сил даже шевелить языком. Пожалуй, все, что я могу делать, это тыкать пальцами по кнопкам смартфона или клавиатуре. Сейчас у меня такое состояние, что я даже не могу ругаться на детей или пытаться их построить. Батарейка внутри меня на минусовом заряде, но я понятия не имею, как ее зарядить. Полночи я проплакала от несправедливости, злости и отчаяния. Я благодарила Бога за то, что с Машей все хорошо. Но мечтала только об одном – уехать куда-нибудь одной в отпуск.
На работе на следующий день я взяла выходной. Но зато
