уже. Я с 55-го года из-за руля не выходил до пенсии. На грузовых машинах работал в Юксовском леспромхозе.
До войны только стали жить хорошо. Война в 41-м году, Гитлер напал. Я в 4-й класс пошел. Машин не было, нам дали лошадь на пять семей. Нас угнали в лагерь, в Петрозаводск. Бараки нам дали. Давали по стакану муки на сутки, ржаной, и больше ничего. Одной мукой питались. До 44-го года были в Петрозаводске. Многие остались там, мы могли бы там остаться. Узнавали, что домов нету, и оставались. А мы узнали, что дом живой, и решили вернуться. А если бы не было дома, там бы остались, в Петрозаводске. Ну и отец-то старался вернуться на Родину. Родина, она милая для каждого – где родился, там и пригодился, как говорят. После войны я в колхозе работал, сначала боронили на лошадях, потом пахал. Плуга, инвентарь стали поставлять. Работали от зари до зари. Сначала посевная, потом сенокос, потом уборочная. Ни отпуска, ни выходных».
О деревне
«Здесь все глухо, дома-то все пустые, никто не живет, только летом приезжают дачники. Всякие приезжают тут с музыкой такой, бум-бум, мне как молотком по голове. Что за музыка? В советские времена песни хорошие были, жизненные. Я советскую власть не осуждаю. Только вот что религию. Богоборцами их назвали. В Важинах даже с горкома приходила женщина, всех вызывали, с работы снимали. Это что такое? Это разве нарушение – человек пошел Богу молиться? Это не мешает никакому труду. Даже наоборот, лучше работает человек, когда с Богом живет. Одна, помню, Варвара Федоровна (помяни ее, Господи), она была секретарем горкома партии, коммунист. Вот пришла к Богу, мы с ней общались. Храм-то в Важинах действующий. Мы с ней познакомились. Она говорит «я уверовала» и пошла к секретарю. Они там все удивились. Положила партбилет свой на стол».
О церкви
«Финны церковь не трогали. На берегу озера клуб был, я даже туда ходил, когда холостовал. Реставрация была произведена в 75-м году. Крыша была перекрыта. Но время идет, доски-то гниют. Денег не было, никакого результата не было. Потом я сам рубероид положил. Шесть лет под рубероидом церковь стояла. Если бы не сделал, сгнила бы. В позапрошлом году крышу новую сделали, лемех».
Я был рад услышать его голос вновь спустя 10 лет после нашей первой встречи. В свои 93 Петр Тимофеевич, конечно, уже не столь бодр и все реже покидает свою комнатку, но по-прежнему из телефонной трубки слышится голос человека, который, несмотря ни на что, рад каждому дню, и по-прежнему чувствуется необъяснимая благодать. Запомнились его слова: «Моя задача – чтобы спаслись люди, которые рядом, спаслись их души». Да будет так.
Тяжелый воздух, казалось, можно было разрубить топором – настолько он был тяжел и абсолютно недвижим.
Одну из красивейших гроз на моей памяти довелось лицезреть как-то в Юксовичах. Было пасмурно и душно. Тяжелый воздух, казалось, можно было разрубить топором – настолько он был тяжел и абсолютно недвижим. Стоял лишь гул от тысяч крошечных кровопийц. Мокрец мельче мошки, но кусает он очень неприятно. Все открытые части тела были немедленно
