общего бесправия, всё по предписанью одного лица делается. Витт и Киселёв сигналы подают, что они с нами – силы наши множатся…
– Витт?! Киселёв?! – изумился Грибоедов и долго молчал. Ему вспомнился Тацит, которого он листал доро́гой: обширный заговор при дворе – как это пахнет сценой! – Им… можно доверять? Или как реформам самодержца с самой юности его? За планами такими я вижу прежнюю наивность, игру словами и фамилиями генералов… Но что поделать с барством нашим? Что крепче: трон или оно? У нас самих-то что?! Картишки, гульбища, пороки – а для очистки совести на трон наскоки, да за народ раденье, за свободу… Своей готовы поступиться? О, всё это было и вчера! Пора отбросить маски, страстишки, темные привычки – тогда и дело будет нам доступно, республики святые идеалы. Царские сатрапы подыгрывают вам – и вы готовы им вожжу вручить! Меж тем у нас один надежный генерал – Ермолов!
«Вот откуда ветерком подуло… – тихонько напел себе Бестужев-Рюмин. – Кулак на славу будет, никому несдобровать».
– Возможно ли рассчитывать на столь далекий корпус? – вкрадчиво возразил Трубецкой. – Когда ни дня не будет лишнего, ни часа у восставших?
Бестужев-Рюмин тут же выскочил с горящими глазами:
– Роль Ермолова двояка! Он противник нынешних порядков, знаем… Но никто не станет спорить, что он из тех, кто подпирает трон своею мощною фигурой, а жестокостью походов ошеломляет честную Россию…
Грибоедов тоже не сдержался и всё тем же учительским тоном резко ответил:
– Вы и мы просто дураки, если надеемся только на себя! Удаленность корпуса, Сергей Петрович, – вещь не решающая. Главное – объединит ли нас фигура и будет это имя впереди нас и впереди любого действия! Не вам мне сообщать о государственном уме Ермолова, он признан всеми, и сенаторами тоже. Впрочем, неволить не уполномочен. Кто делу служит, а не трону, тот признаёт сам необходимость и значение такого вождя.
Артамон Муравьёв насмешливо покосился на Бестужева-Рюмина и тяжело предрек:
– Не начнем до зимы, то нас всех перехватают по сугробам – об этом нынче толки…
Трубецкой запротестовал, гусем вышагивая по комнате:
– Решено единодушно: двадцать шестой год – начало действия, и никак не раньше! Иначе мы погубим то, чему служили столько лет… Сейчас мы не готовы и легко уступим инициативу! Мало полков, а диктаторов с избытком… Пестель тоже примеряет мантию Наполеона!
– Инициатива с вами? – насмешливо спросил Грибоедов. – С такою дамой незнаком…
В комнату стремительно, по-кавалерийски семеня, вошел невысокого роста человек с довольно мягкими чертами лица, но было во всей его фигуре, во взгляде нечто столь повелительное и решительное, что Грибоедов сразу смолк и привстал раньше, чем узнал в нём Сергея Муравьёва-Апостола.
– Господа, дайте глоток! С юности так не скакал! Александр Сергеевич! – Вошедший быстро подошел к поэту, напряженно всматриваясь в него, и
