он встал и подошел к окну. Нагнулся, поднял лежавший под окном желтый радиоприемник и стал его изучать.
– А я и не знал, – заметил Лиммит, – что радиостанции до сих пор работают.
Мэри с удивлением посмотрела на него.
– Эту и станцией-то не назвать, – ответила она. – Какой-то старикан из Крысиного Города крутит песни по миниатюрному трансмиттеру. Прием только в ЛА и только днем. В основном старые записи немецких опер.
– Как его зовут?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Станцию все называют KCID, что бы это ни значило[4]. Его никто никогда не видел, но он знает про все, что творится в ЛА, и хвалится этим – легкий треп между записями. И, как у всех крысоедов, у него пунктик на Аддере.
Лиммиту хотелось послушать, но он понял, что пока больше не вынесет Воццека. «Надо бы эту мелодию сделать официальным гимном Лос-Анджелеса», – сказал он себе, выключил радио и развернулся, чтобы выглянуть в окно. Верхнее стекло выбили, на его месте, как гнилые зубы изо рта, торчали редкие осколки, на нижнем же виднелись пятна грязи. В изломанном свете лос-анджелесского утра проступили блуждающие по Интерфейсу на полусогнутых ногах фигуры. Время от времени они рылись в кучах мусора.
– Кто эти люди? – не оборачиваясь, спросил он.
Мэри разглядывала худые бледные ноги и тощие ягодицы Лиммита, бушевавшую на его плечах подростковую сыпь и взрослые шрамы. «Он не слишком о себе заботится», – подумала она.
– Мусорщики, – сказала она, не утруждая себя проверкой. – Стервятники. Старые фрики и выродки Крысиного Города, бомжи. Разгребают мусор по всей улице. Ищут монеты, таблетки, остатки еды, чтобы тут же и поесть. И все, что имеет в трущобах хоть небольшую ценность для перепродажи.
Он отстранился от окна, сел рядом с ней и лениво потрепал ее по бедру.
– Ты знаешь, что дальше, – негромко произнес он.
Она заглянула в его узкое лицо с глубоко посаженными глазами.
– Твое дело, надо полагать?
– Именно, – кивнул он.
Она взяла Лиммита за руку и переплела свои пальцы с его.
– Еще минуточку. Пожалуйста.
Он крепко зажмурился, сжал ее руку, словно желая причинить боль трением костяшек о костяшки.
– Никаких больше минуточек, – ответил он.
Полуденное солнце проникло за край светового люка и ударило прямо в лицо доктора Аддера. «А-а-а-а! – завопили персонажи его снов. – Нас застрелили, мы умираем!» Это было так, ибо сны и все их жители развеялись, когда Аддер открыл один глаз, снова закрыл и перевернулся на импровизированной подушке из марли и бандажей подальше от беспощадного солнца.
– Проклятое солнце, – пробормотал он. – Или это предвестник какого-то божественного проклятия? А, неважно.
Приподнявшись на локте, он осмотрел обнаженную фигуру спящей рядом девушки. Когда накануне вечером голова Паццо внезапно
Как ясно из дальнейших аллюзий, это анаграмма фамилии Филипа К. Дика (Philip K. Dick), близкого друга К. У. Джетера.
