из вас, дорогие друзья, не знакомо состояние, когда ничто не радует тебя? Когда в одно мгновение, жизнь прежде полная эмоций и мальчишеского баловства заставляет вас то ли от избытка лени, то ли еще от какой напасти впадать в уныние.
И даже тело девы молодой
не столь желанно, коль в смятенье
душа так рвётся на покой
в страну мечтаний, грёз, сомнений.
Вот как-то так. Я не поэт, хотя в юности грешил. Утолял жажду своих подружек, так сказать. Но всё это уже в прошлом, увы.
На вербное воскресение случилась у меня такая хандра. То ли от неё, то ли от пасмурной погоды настроение было просто отвратное. Мысли хаотично плутали по просторам головы, не находя там равновесия и согласия. Жуткое состояние. Вдавив шейные позвонки в воротник серого плаща, я петлял по Солдатской улице, заглядывал во дворы, оглядывался на проезжающие автомобили и даже самому себе не мог объяснить – что я здесь делаю? Просто так, хандра завладела мной. Решив погреться, зашел в маленькое кафе, где расфуфыренная крашеная блондинка пенсионного возраста, налила мне кофе. Скинув плащ, я приютился за столиком возле окна и ушел в астрал.
На улице стемнело, в стеклянных витринах дома напротив мелкие слезинки дождя размывали отображения одиноких прохожих.
Отвлёк меня старик в потёртом пиджачке, с пышной, местами седеющей шевелюрой. Заметил его я ещё на улице. Он шел, сильно ссутулившись под тяжестью большой кожаной сумки, совсем не обращая внимания на прохожих, что попадались ему на пути. Он шёл, опустив взгляд под ноги, будто с интересом рассматривал мысы своих стареньких башмаков. Какого же было моё удивление, когда старик вошёл в кафе, жутко шаркая ногами и что-то бубня под нос.
– Сегодня никому книги не нужны, – прокряхтел он, присаживаясь ко мне за столик.
– Вот смотрите, – выкладывая на стол несколько потрепанных экземпляров, продолжал он. – Академика Колмогорова уже на помойку несут, а на днях Карамзина и Киреевских спас. Вы, молодой человек, надеюсь, понимаете насколько это ценные труды. Да, всё перевернулось с ног на голову. Э-э-э, м- да, вот третий том Брэма, да вот, увы, только третий. Издательство академия, надо сказать, наиценнейшее издание. Да разве ему место на помойке?
Смотрю ему в глаза и думаю: «Что тебе надо, старик? Твой расплющенный, рыхлый нос только смешит меня». Смотрю на него и так хочется сказать: «Боже, как ты меня достал! Даже и посидеть нормальному человеку не дают». Я посмотрел в чашку – густая мутноватая жидкость уже остыла, а он, седой безумец, смотрел на меня своими детскими наивными глазами и продолжал что-то бубнить, перекладывая книги.
– М-да, вот у меня сегодня праздник, – достав из внутреннего кармана пиджака маленькую потрёпанную книгу, сказал старик.
– Вот смотрите – томик Баратынского, м-да, это моя слабость. Знаете, иногда поэзия – единственное лекарство от ипохондрии.
Мой дар убог, и голос мой негромок,
Но я живу, и на земле моё
Кому-нибудь
