бном стуле и отчаянно моргающему, непременно говорилось:
– Так, ну всё! Тихо! Сейчас вон оттуда вылетит птичка. Вон из той круглой дырочки, видишь? Смотри туда!..
«Как?.. Зачем?.. Какая ещё птичка?» – от неожиданности этого сообщения, ребёнок замирал в растерянности с открытыми глазами, до краёв наполненными детским любопытством и остановленными слезами, которые с успехом и запечатлевались почти на всех студийных фотографиях детей того времени.
Конечно, зловредная птичка так никогда и не вылетала. Для расстроенных детей это была одна из первых неправд, которую публично произнесли взрослые. Причём и свои, и чужие взрослые.
В этом был какой-то заговор:
– Она не захотела вылетать, но в следующий раз обязательно вылетит…
– Она вылетела, когда ты моргнул…
– Хорошо, что не вылетела, а то бы обязательно клюнула…Оправданий было много, но подозрений, что тебя, когда ты был этим ребёнком, банально обманули, было ещё больше.
Со временем вера в эту фотографическую птичку как-то переставала. поддерживаться детской памятью. Потом исчезала и вера в Деда Мороза со Снегурочкой. Затем растущими детьми постепенно приобретались новые веры: в справедливость, в дружбу, в любовь, в счастье… В снежного человека, в НЛО, в Бога – при желании.
А потом, с годами, постепенно разрушались и эти веры. Вообще, веры в жизни каждого повзрослевшего ребёнка становилось всё меньше и меньше. Та самая птичка всё не вылетала и не вылетала.
И такая безверистая жизнь начинала почему-то считаться взрослой жизнью…
Зря всё-таки птичка не вылетала! А теперь я сижу и ностальгически рассматриваю свои детские фотографии. И одна из них – та самая, на которой я застыл с немым вопросом: «А где же птичка?» И сразу её узнал. Фотографию....
И вдруг нерастраченные запасы той детской подорванной веры дают о себе знать самым замечательным образом:
– А может, птичка всё-таки была? Заболела и не захотела вылетать? Или я ей просто не понравился тогда? Но, сейчас-то…Ну что стоило по-советски обязать этих фотографов завести специально для таких случаев птиц-на-вылет?
Чтоб не травмировали детскую психику, так сказать…
Попытался мысленно представить себе эту птичку, которой не было, но которая должна была быть обязательно.
Такая маленькая… Воробышек? – Нет, это всё-таки не домашняя птица.
Голубь? – Нет, тоже не домашняя. Хотя голубятен было много в те годы.
Ворона? – Нет, такая просто напугала бы.
Да, и все они любят сбиваться в стаи и в одиночку вряд ли выживут.
Нет, тут должно быть что-то другое!
Ну конечно! Это, наверное, должен быть попугай. Причём, лучше попугай говорящий.
Вылетит так важно и скажет:
– Привет, пац-ц-цанчик! Наливай!..
Ну, да. А что ещё может сказать говорящий попугай, долгоживущий у истомлённого советского фотографа?
Лицо ёрзавшего на стуле ребёнка надолго застынет в испуганном недоумении – что, в общем-то, и требовалось. Тут-то и щёлкай фотографии сколько хочешь. А когда оцепенение спадёт и с родителей ребёнка, можно приглашать следующего.
Так, а кто у нас фотограф?.. Как обычно – темная запортьерная личность, слегка выпивающая и иногда закусывающая, и видимо, тоже страдавшая в детстве от недостатка комнатных птиц в своей неясной пока жизни…
Ну, вот и скажите теперь, чью личность мне дальше раскрывать: попугая или фотографа? Пожалуй, бросим жребий. Так, вот монетка… Бросаем… Ловим… И тут этот хулиган попугай, которого я только ещё вообразил, пикирует прямо на мою раскрывающуюся ладошку и ловко выхватывает блестящую монетку прежде, чем я успеваю рассмотреть в ней «орла» или «решку».
Ладно, он всё равно – «орел», а «решка» – это фотограф. Теперь придётся что-то насочинять про обоих. Оба, по своей беззащитной сути, – клеточные птицы невысокого полёта.
По моим наблюдениям, домашнее зверьё обычно напоминает своих хозяев. В чём причина этого феномена – сказать суверенностью не могу – то ли домашние любимцы мутируют под влиянием биополя и интеллекта хозяина, то ли хозяева изначально выбирают питомцев, максимально соответствующих их внешности и внутреннему содержанию, то ли работают оба этих фактора. Науке сие неизвестно.
Кроме того, наш потенциальный фотограф науку презирал и высокими материями не заморачивался. Поэтому, когда в его жизни настал период покоя и относительного советского благополучия, а жена заявила, что для полноты гармонии, царившей в семейном очаге, необходимо завести «котика или ещё какую-нибудь зверушку», он спорить не стал, а втихаря поехал
