вывешенные на стене в ряд электросчётчики. Те словно живут своей жизнью ночью, или стоят, или, тихо жужжа, еле крутятся в такт тарахтящему за стенкой какой-нибудь комнаты холодильнику. Оживают они лишь утром, когда многочисленные жильцы встают, готовят завтрак и собираются на работу, и вечером, когда те же жильцы возвращаются в свои комнаты.
Жизнь была советская, местами застоявшаяся, затёртая, даже почти Забытая, когда людям казалось, что они просто так живут. На работе они как бы делали вид, что напряжённо работают, а дома они старательно изображали домашнюю жизнь, обычно со всеми её клиническими подробностями.
У кого-то получалось так жить, у кого-то не очень… Но, в общем, всё шло как-то само собой. Дежавю каждого следующего дня смягчалось какой-то сдавленной неосознанностью дня предыдущего, непонятно зачем прожитого.
По субботам и воскресеньям люди пытались выспаться и держать оборону от проявлений этой до жути повторяющейся каждый день жизни, окапываясь в постели до обеда.
И вот, в одно из таких окопных воскресений, наш фотограф обнаруживает себя лежащим в постели со всеми признаками вчерашнего яростного опьянения, а из клетки, поставленной на шкаф у кровати, прямо на него сыпало шелухой от семечек и что-то ворчало небольшое существо в перьях.
Голова настойчиво болела и с трудом находила место в окружающем пространстве. Фотограф только привстал на кровати и обвел тяжёлым взглядом комнату, как существо с верхней полки вдруг произнесло очеловеченным голосом: – Когда и с какой целью выродились? – Я спр-р-рашиваю!..
И, не дав опешившему фотографу времени для ответа настоль коварный вопрос, продолжало: – Вы родились, товарищи, чтобы строить коммунизьм!..
Далее последовало какое-то кряхтенье, видимо, символизирующее бурные аплодисменты, передаваемые через радиоприёмник.
– Это чёй-то? – наконец спросил фотограф у своей жены, которая спокойно сидела перед трюмо и искала в зеркале ответ на вопрос: «Если я сегодня накрашусь, будет ли это напрасной тратой макияжа?»
– А это ты вчера с рынка привёз, – сказала жена, продолжая свои неубедительные попытки восстановления лица по черепу, то есть макияжа с помощью советской дешёвой косметики.
– А хомяки где?.. Я ж вчера хомяков купил!
– Сам ты – хомяк! Вчера только эту птицу притащил. Она тут такого уже наговорила!.. С утра поёт. Все мои семечки сгрызла…Но я чувствую, что с ней будет весело…
Фотограф, не открывая глаз, застонал и, громко икнув, ощутил где-то в глубинах своего носа кислятину. Ему было хреново, так хреново, что его желудок сжался бы в горошину и изверг всё своё содержимое, если бы не был пуст. Видимо вчера по дороге всё и случилось…
Жадно выпив кружку остывшего чая, схваченную со стола, фотограф наконец-то «доехал» до дома. И домашние мысли сразу прибежали к нему: «Ну, вот! Приехал домой. Всё!.. И живи себе, живи. А жить как – никто, ведь, не говорил… Пушкин в моём возрасте уже два
