Шляпы, которые кто-то клал не туда, пенсы, левые перчатки, случайный ключ.
Я там тоже кое-что потерял, хотя так и не сумел понять, что именно.
Однажды, когда мне было семь, я увидел, что двери шкафа кто-то оставил распахнутыми. Я позвал брата, полагая, что он внутри, дожидается меня. Он частенько залезал в шкаф и садился у моих ног, пока я читал ему сказки в свете фонарика. Нам нравилось представлять себе, что гладкая стена шкафа – это потайная дверь к фейри.
Я звал его снова и снова. Наконец я пошёл в кухню и спросил маму, куда же он делся.
Она обескураженно заморгала.
– Милый, о чём ты? У тебя же нет братика.
Поначалу я ей не поверил. Я искал его одежду, его игрушки. Искал отпечатки его грязных ладошек на стене, когда он влез в банку с вареньем. Искал насечку на дверном косяке, оставленную там, когда он умолял посмотреть, сильно ли он вырос. Всё исчезло. И у меня не осталось выбора, кроме как поверить матери. И теперь, хотя годы сгладили воспоминания, в некоторые дни я не могу решить – это правда, которую я не могу принять, или ложь, которую не могу отпустить?
Отсутствие моего брата, настоящего или воображаемого, жило внутри меня. Из-за него я стал буквально одержим поисками доказательств существования невозможного. Я окутывал этот поиск полуреспектабельностью сравнительной мифологии и фольклора, но нужда всё так же гнала меня.
До Индиго я был потерян в этом поиске, сокрытый в собственных мыслях. Но она увидела что-то во мне. Нечто такое, что превратило её поцелуй в нож, вырезавший меня из плена тьмы.
В сказках поцелуй отмечает порог: между проклятием и исцелением лежит поцелуй. Но не все поцелуи исцеляют; некоторые – убивают. Порог, в конце концов, ведёт в обе стороны. Я не думал об этом, когда Индиго повела меня к себе под светом люстр её парижского отеля. Тогда я лишь хотел пленить её смех под стеклом. И тогда я не различал, что он был полон зловещего торжества.
Индиго отстранилась, прерывая наш поцелуй, и откинулась на спинку стула. И снова в наше пространство вторгся сверкающий мир бара Кастеньяда. Теперь всё в этом месте раздражало органы чувств, от электронной музыки в стиле лаундж до смутного запаха сигарет и одеколона.
Индиго поднялась, чтобы уйти, и я уже приготовился к тому, что меня покинут. Она полезла в миниатюрную чёрную сумочку и достала единственный ключ.
– Пойдёмте со мной, – проговорила она.
Как будто я мог поступить иначе.
Я последовал за ней, минуя сияющий бар, бархатные стулья, сверкающие над головой люстры, прошёл в холл отеля. Здесь было прохладно и пусто. Кругом только сводчатые потолки и молочный мрамор, резко контрастирующий с ярко-алым парчовым ковром, расстилавшимся по полу кровавым следом. Индиго повела меня к лестнице из золота и железа, а потом – в отдельный холл, где стоял, сцепив руки, швейцар в красном пиджаке.
– На этот раз я справлюсь сама, – сказала Индиго.
Светлокожий швейцар
