– потому что сложность решаемых в данном случае вопросов исключает возможность прийти к единому решению в деле установления справедливых институций единственно за счет разрешения противоречий чисто материального свойства.
Опыт советского коммунизма (1917–1991), не только ставшего главным явлением XX века, но и в определенной степени его определившего, самым замечательным образом иллюстрирует два этих подводных рифа. С одной стороны, именно общественная борьба и властные отношения позволили революционерам-большевикам свергнуть царский режим, заменив его «первым в истории пролетарским государством», которое на первом этапе действительно добилось значительных успехов в сфере образования, здравоохранения и индустриализации страны, а также внесло более чем весомый вклад в победу над нацизмом. Если бы не давление со стороны СССР и международного коммунистического движения, совсем не факт, что имущие классы на Западе согласились бы ввести социальное обеспечение и прогрессивный налог, пойти на деколонизацию и расширить гражданские права. С другой стороны, возведение властных отношений в ранг божества и непоколебимая уверенность большевиков, что в деле определения справедливых институтов именно им принадлежит истина в последней инстанции, и привели ко всем известной тоталитарной катастрофе. Установленные институциональные механизмы (однопартийная система, бюрократическая централизация, гегемония государства в отношении собственности, отказ от кооперативной собственности, выборы и профсоюзы и т. д.) должны были быть более эмансипаторскими, чем буржуазные или социал-демократические институты. Они обеспечили высокий уровень угнетения и тюремные заключения, что полностью дискредитировало этот режим и привело к его падению, одновременно способствуя возникновению новой формы гиперкапитализма. Таким образом, Россия, в XX веке полностью упразднившая частную собственность, в начале XXI столетия стала мировой столицей олигархии, финансовой непрозрачности, а заодно и настоящим налоговым раем. По этой причине мы должны внимательно изучать генезис всех этих институциональных инструментов, равно как и структуры, созданные китайским коммунизмом, вероятно, более живучие, но не менее деспотичные.
Я постараюсь держаться подальше от этих двух подводных камней: властными отношениями не стоит пренебрегать, но и возводить их в ранг божества тоже не надо. Что же до борьбы, то, хоть она и играет в истории равенства ключевую роль, мы также обязаны самым серьезным образом относиться к вопросу справедливых институтов и активно обсуждать тему равноправия в целом. Найти между двумя этими позициями баланс порой бывает очень непросто: если слишком напирать на борьбу и властные отношения, нас могут обвинить в манихействе и пренебрежении вопросами идей и их наполнения; но если сосредоточить все внимание на идеологических и программных недостатках сражающейся за равенство коалиции, тем самым мы дадим повод заподозрить
