ему там, бедному, икается.
– Вадя, ужинать! – услышал я окрик, когда они на секунду прервались в обсуждении моего отца. – Бегом давай, дважды греть не буду!
Обычно еда и так недогревалась: у нас еле работала микроволновка, ее мощности не хватало на нормальный прогрев еды, но я об этом никому не говорил. Молча жевал холодную снизу котлету, а горячее картофельное пюре перемешивал с холодным, чтоб оно стало теплым.
Откинув ручку и размазав капельку потекших чернил по пальцам, я выскочил в коридор и тут же чуть не поскользнулся на линолеуме: в махровых носках по квартире бегать было неудобно.
– Получил в школе-то чего?
Дед не то чтобы интересовался моими оценками. Если они были хорошими, он молчал, а если плохими – обязательно наказывал. Со временем я понял, что его вопросы – поиск повода для наказания. Дед меня не любил. Да и вообще, наверное, никого не любил.
– Четверку, – соврал я, помня, как напротив предмета «биология» красуется жирная красная двойка. – Рассказывал таблицу про низших многоклеточных. Ну там, тебе неинтересно.
– Да уж, сложная нынче в восьмом-то классе программа, – бабуленция покачала головой. – Не запускать главное. Пока начало года только, слышь? Не запускай…
– Слышу, – я отправил в рот полную ложку гречневой каши. – Только сдалась она мне, биология эта ваша.
– Эвона как! – хмыкнул дед. – Ничего-то ему наше не сдалось, Юльк, посмотри…
Бабуленция склонила голову к плечу.
– Все сдалось, Саш, – она поставила перед дедом рюмку, хотя недавно еще выдирала с дракой бутылку из рук. – Давай, выпей и расслабься, не лезь к пацаненку.
В бутылке водка сразу забулькала: ее оставалось немного, а когда дед начал наливать ее в стопку, то от горлышка ко дну сразу пошли мелкие пузырьки. Я активнее начал уминать курицу с чесноком, заедая ее винегретом. Потянулся было, чтобы взять прямо из общей тарелки, но дед хлопнул по рукам.
– Себе положи сначала! Куда в общую!
– Сам-то ешь! – вскинулся я, но не успел договорить: металлическая ложка больно прилетела мне по губам, разбив верхнюю изнутри. Во рту сразу почувствовалась кровь, и я быстро слизал ее языком. Винегрет расхотелось, но я все равно положил себе пару ложек на тарелку – разве что из уважения к бабуленции, она ведь старалась.
Старалась, но даже не заступилась.
Дальше я ел молча. Дед намахнул сначала одну рюмку, потом вторую, за ней – еще несколько, и его взгляд заблестел. Пора было ретироваться.
– Я погуляю, – сообщил я бабуленции на ухо. – Вернусь, когда уснет.
– Стемнело, Вадька, почти восемь уже, – прошептала она, вцепившись в мою толстовку.
– На связи буду, – я вырвал ткань из ее пальцев. – Не трогай.
Она не стала спорить. Бабуленция никогда не спорила – ни со мной, ни с дедом, ни с батей, пока он еще жил с нами. Она существовала, как фикус – никому не мешала,
