привозили небольшой ассортимент продовольствия: крупы, чай, сахар, мятные пряники, да еще черный и белый хлеб. Девочки, заняв очередь, стали рассматривать необыкновенное кружево наличников и ставней. Здание было старинным, со своей историей. Его построил Петр Секов для своей невесты Ганечки, польской пани, прибывшей с ним из чужих краев, где он находился по долгу службы. Старожилы помнили, что красавица каждое летнее утро в праздничном платье под кружевным зонтом выходила на реку, располагалась на берегу и задумчиво глядела в даль. А местные мальчишки, очарованные ее красотой, приносили с реки прелестнице лилии и кувшинки. Очень она их любила, обязательно украшала каким-нибудь изысканным цветком свои вьющиеся соломенные волосы. Не прижилась Ганечка на чужбине, затосковала по родине. Уехала хмурым осенним утром с одним саквояжем в руках. Петр потосковал, погоревал, да и женился в скором времени на Евлампии Градиной, зажил степенно и размеренно семейной жизнью с почти ежегодно прибавляющимся потомством. Но дом с тех пор прозвали Ганечкин. Эту историю рассказала девочкам Прасковья Александровна. А Танюше она так понравилась, что юная художница взяла, да нарисовала человечка в шляпке, из-под которой выбивалась челка, а у виска, между завитушками волос раскрывал свои лепестки цветок водяной лилии. Человечек, то есть красавица-полячка, держала в руках зонт с пышной оборкой. Танюша повесила рисунок над кроватью, и Ирка сказала, что он замечательный. Девочки, в ожидании автолавки, успели несколько раз пробежаться по прогону, пощипать нежной травы «мокрицы» для соседских куриц, поохотиться с сачком на бабочек, которых тут же отпускали на волю, заглянуть в таинственные недра всех деревенских колодцев. Наконец, автолавка приехала, очередь оказалась огромной, местные жители и дачники выстроились в ожидании привоза. Ирка купила два батона белого хлеба, и они с Танюшей неторопливо пошли в сторону дома. Во дворе у крыльца царила необычайная сумятица. Бабушка в отчаянии то заламывала руки, то с громкими криками бегала по улице, пытаясь огреть прихватом Иркиного отца:
– За что мне такое наказание?
– Что же ты учудил, непутевый?
Степан сбежал от экзекуции в сторону реки и издалека помахал Иринке, чтобы та потом пришла к нему. Девочки, испуганные непонятным происшествием, попросили Прасковью Александровну объяснить. Но женщина села на пороге, уронила голову на колени и тихо всхлипывала с ахами и вздохами, перемежающимися отборными ругательствами, направленными в сторону городских кретинов:
– Вот опиюга! Вот разбойник! Вот охломон! Вот супостат!
Наконец, она немного успокоилась и рассказала внучкам об ужасном событии… После того, как сестры ушли за хлебом к автолавке, приехал на побывку зять, Иркин отец. Она пожарила ему яичницу, налила по настоятельной просьбе пару стопок самогонки и отправила в огород, чтобы тот вырубил сухие ветки у кустов малины и смородины. Степан с удовольствием согласился помочь, правда до малины не дошел, зато ликвидировал под корень кусты смородины. То ли под действием
