И это согласуется с тем, что от Фалеса до наших дней все философы и естествоиспытатели исходили из предположения, что в основе изменения явлений лежит постоянная и неизменная субстанция. Однако гипотеза Гамильтона проливает желательный свет не только на процедуру естественных наук в целом, но и на особый характер механики, которая занимает «своеобразное положение между математикой и естествознанием». Невозможно распознать особый характер этой механики, если определить ее просто как науку о движениях и силах; ведь учение о тяготении и учение о магнетизме также имеют дело с движениями и силами, тогда как эти два понятия всегда относились к физике, а не к механике.
С другой стороны, механика всегда ставила перед собой задачу установить общие условия, которым должно удовлетворять любое движение, чтобы подчиняться принципу Гамильтона. Принцип инерции, принцип параллелограмма сил и принцип равенства действия и противодействия гласят лишь о том, что движение без воздействия остается неизменным, что обстоятельства, вызывающие изменение состояния движения, должны быть в состоянии дать полный и точный отчет об этом изменении и что существующий объем движения не может быть ни увеличен, ни уменьшен. Однако предполагается, что не изменение места, а только изменение состояния движения должно рассматриваться как реальное изменение, требующее объяснения, и основания для этого предположения берутся из опыта; но то, что эти результаты опыта обладают степенью доказательности, приближающейся к априорным наукам, но отсутствующей везде в эмпирических науках, может быть удовлетворительно объяснено только тем, что они так точно соответствуют принципу Гамильтона. – Но если после всего этого признать доказательство принципа Гамильтона следующей причиной для научных методов, то проблема, содержащаяся в последних, лишь упрощается и откладывается, но не решается. Ведь именно та основная предпосылка каузального мышления, продемонстрированная Гамильтоном, что во всех изменениях нам открывается неизменное, вновь предстает как синтетическое суждение a priori и как таковое требует объяснения и обоснования. Такое объяснение и обоснование еще предстоит найти, как, например, в случае с нашими априорными представлениями о времени. Можно предположить, что эти две проблемы так же тесно связаны между собой, как и понятия времени и изменения в целом, и что если бы мы знали, что такое время, то знали бы и то, почему все, что происходит в этом времени, должно быть связано с неизменной сущностью. Однако, как бы то ни было, мы можем с уверенностью надеяться, что, подобно рассмотренным ранее проблемам, они тоже окажутся доступными для решения, которое подтвердит уверенность разума, то есть докажет, что то, что представляется нам очевидным, на самом деле не имеет достаточных оснований.
Нет нужды говорить, что все предыдущие рассуждения, несмотря на многочисленные
