уйти от них пешему в открытой степи было немыслимо даже для вороватого, изворотливого барантача. Кроме всего этого, их страшно стеснял Батогов, и они не раз уже злобно и подозрительно поглядывали на эту помеху.
– Ну, так как же? – сказал узбек.
– Яман!1 – произнес тот, кто был в сторожах, и даже свой малахай шваркнул об землю.
– У, проклятая собака! – выругался тот, кто рассказывал о живучести русских, и ткнул каблуком сапога в спину пленника.
– Я-то чем виноват? – простонал Батогов. Острый окованный каблук угодил ему как раз между лопаток, и заныла без того уже наболевшая спина несчастного.
– Ты чего же это бьешь-то его? – сказал Сафар. – А потом на себе, что ли, потащишь?
– Была охота!..
– То-то, ну, так и не тронь: ведь не твой.
– А то чей же?
– Чей? Там разберут, чей.
– Ну, да что спорить… Так, «стали точить ножи…» – рассказывай, Сафар, все равно уже…
– Светать начинает, – сказал узбек. – Что же, как: мы тут, что ли, просидим день-то или пойдем дальше?
– Как пойдешь-то пешком: увидят, не уйдешь.
– А мы лучше ночью.
– Ничего, пока камышами, и днем ладно.
– Много ли камышами? Тут сейчас и степь.
– А Аллах-то на что!..
– Ну, пожалуй, идем.
– Эй, ты! – крикнул узбек Батогову. – Можешь идти, что ли?
– А вы бейте больше, тогда я совсем лягу, – отвечал Батогов все еще под влиянием полученного толчка.
– Ляжешь – зарежем.
– Да режьте, черт вас дери! Мне же лучше: по крайней мере, конец разом.
– Да, говори, а до ножа дойдет – запоешь другое!..
Батогов поднялся с земли и покачнулся, ближайший джигит поддержал его за ворот рубахи. В таком положении он спустился с песчаного бугра. Ноги, отдохнувшие за ночь от тугих перевязок под брюхом лошади, ступали неровно, но уже хотя сколько-нибудь могли служить Батогову.
– Пойдет! – сказал узбек, оценив одним взглядом шаткую походку пленника.
Барантачи подтянули свои шаровары, сняли сапоги и привесили их сзади к поясу. Босиком было много удобнее идти, чем на этих дурацких каблуках, совсем уж к ходьбе не приспособленных. Батогову связали сзади руки покрепче, а конец этой веревки один из барантачей привязал к себе, он же высвободил свою плетеную нагайку с точеной ручкой: может, подогнать придется при случае…
Партия тронулась, оставляя по левую руку беловатую полосу рассвета.
Туман стлался низко, и когда бандиты поднимались на какое-либо возвышение, то головы их виднелись довольно далеко и исчезали из вида, когда они снова спускались в более низменные места.
Эта вереница человеческих голов в остроконечных, рогатых шапках словно ныряла в беловатых, колеблющихся волнах утреннего тумана.
Темные
