style="font-size:15px;"> «Значит, король все-таки отправился к Скале Волхвов, – вспомнилось ему. – С чего вдруг? Почувствовал свою близкую кончину? Впал в неверие в свои силы? Или, может, просто потянуло к ритуальным местам Стефана Батория, в надежде, что они приведут его к собственному величию?»
Для Оссолинского не было секретом, что в последнее время Владислав IV то и дело вспоминает о Стефане, а на книжном столике его, вместо Библии, теперь постоянно лежит хроника времен Батория. Коронного канцлера это новое увлечение короля и радовало, и временами настораживало. Совершенно очевидно, что Владиславу давно следовало обратиться к реформам своего кумира, изучить все то, что было задумано им. Но в то же время Оссолинский ясно отдавал себе отчет, что и ситуация не та, и силы короля не те. А главное – король явно упустил годы, отведенные ему Господом и для ратных дел, и для хитроумных дипломатических реверансов.
«Так что же он собирается предпринять сейчас?» – вот вопрос, которым задавался теперь князь Оссолинский. Все более или менее значительное, что предпринималось Владиславом в течение двух последних лет, канцлер воспринимал с припудренной вежливым многотерпением досадой, с какой, собственно, и надлежит воспринимать неудачи короля его коронному канцлеру. Понимал: все не так, все не вовремя, все вопреки сейму. Но что оставалось делать? Откровенно бунтовать против короля? Лишить слабеющего, растерявшегося монарха последней более или менее значимой поддержки при дворе и во всем королевстве? Но тогда это означало бы предать своего покровителя. А он, князь Оссолинский, не из тех, кто предает – будь то в бою или во время схватки в сейме.
Канцлер метнул взгляд влево и увидел, что граф то ли слишком поспешно вернулся, то ли по существу вовсе не уходил.
– Я не лекарь, граф Оржевский, – обронил он, исподлобья рассматривая возникшего перед ним владельца замка. Оссолинский не любил, когда так беспардонно вторгались в его размышления. – Чего вы тянете с визитом к тому, кто в эти дни куда нужнее меня?
– Визит подождет. Как и моя рана. Собственно, с лекарем я уже встретился. Только что я услышал от него, что…
– …Что король тяжело болен? Вы открываете мне это, граф, как великую тайну королевства.
Оссолинскому было уже за пятьдесят. Бледное, худощавое лицо его обрамляли спадающие на плечи густые седые волосы. И только шрам на правой скуле разрушал в нем самой природой созданный образ священника или благочестивого книжника-монаха. Однако при дворе Владислава IV был хорошо известен недоверчиво-пристальный, тяжелый взгляд канцлера, мрачно окрашенный его каким-то особым, ухищренным молчанием. Взгляд, становившийся невыносимым для представшего перед ним человека, словно пытка холодной водой на крещенском морозе.
– Это не тайна, господин канцлер, – скрежеща зубами, разминал свое пылающее огнем предплечье Оржевский. – Как и то, что после гибели сына король остался без наследника. Мы, конечно, не будем разъятривать отцовское горе Владислава, но все же…
– Отцовское
