той, кто его родила, – Принесите мне моего уродца!
– Твой, твой, – улыбаясь, сказала старая, добрая акушерка и добавила, – Всем бы таких «уродцев»!
Врачи постарались на славу: отёк сошёл, краснота и синева превратились в розовый румянец, а я видимо уже что-то соображал, но ничего не помню. Так что, уж прости, дорогой мой читатель, за столь важный пробел в моём счастье. Зато я точно знаю, что мама была на седьмом небе от счастья, и слёзы бежали по её щекам и капали на моё личико. Но мне было не до чего, потому что я усиленно сосал очень вкусное молоко. Я конечно этого не помню, но всё было именно так, потому что даже в два года я не отказывал себе в счастье приложиться к маминой груди, когда в нашей семье появилась не столь прожорливая сестрёнка, и я с превеликим удовольствием помогал ей в трапезе.
Мой папа был сильным, красивым и высоким. С его плеч я мог видеть намного дальше и чувствовал себя неким былинным богатырём и великаном. Хотя я сильно боялся высоты, но в папиных могучих руках чувствовал себя, как за каменной стеной во время сильного ветра. Это я уже помню и то счастье и радость, которые испытывал в кругу своей семьи.
Помню, как мама часто уезжала в город на сессию. Что это такое я тогда не знал, но для меня сессия была злейшим врагом, отбиравшим у меня мою любимую мамочку. Помню, что она всегда возвращалась с множеством подарков, один из которых мне особенно запомнился – это большой шестигранный двухцветный карандаш, наполовину синий, наполовину красный. Он прекрасно рисовал не только по бумаге, но и по стенам. Правда за такие художества иногда перепадало от руки, дающей не только подарки, но и подзатыльники (я бы их назвал помягче, потому что обычно мама шлёпала намного ниже затылка).
Однажды мама взяла нас с сестрёнкой Ларисой с собой на сессию. Мы жили в Волгограде в частном секторе у строгой, как мне тогда казалось, бабы Усти. Без мамы всё и все вокруг были строгими и угрюмыми. Я был несчастен. Очень хотелось побыстрее уехать из города к папе в наше маленькое село, в наш любимый дом и весёлый двор, где радостно и хорошо в любую погоду.
Вечером, когда мама возвращалась с ненавистной сессии, мы с сестрёнкой скакали вокруг неё, как племя аборигенов вокруг костра, визжа от радости. Мама обычно приносила мороженое, которое я не очень любил. Зато Лариса съедала его на лету и тут же принималась клянчить остатки моего. Я любил сестрёнку, хотя она и доводила меня часто своими «почему?», поэтому всегда был рад доставить ей удовольствие и специально ел помедленнее, чтобы порадовать Лору, когда она уговорит свою порцию. А по выходным, когда мама водила нас гулять, и Лариса видела продавца мороженого, она начинала монотонно шептать, так чтобы я слышал: «Хоцю морожено!» и я подходил к маме и просил купить нам мороженое. Сестрёнка смачно накидывалась на свою, а потом на мою порцию, а мне было хорошо от той радости, которой сияло её, перепачканное сладким мороженым,
