И то и другое его более чем устраивало.
Человек осторожно выглянул в окно. Поморщился от лозунгов, доносившихся с площади Победы, переименованной сейчас в площадь Героев. Героев УПА, конечно.
Бандера! Шухевич! Герои! Народу! Они! Воевали! За нашу! Свободу! Смерть москальским оккупантам! Слава Украине!
Бред полный…
Человек аккуратно поставил стол посреди комнаты. Стол был на удивление устойчивый, ни одна ножка не расшатана. Остатки скотча он приклеил на туго свернутое одеяло, чтобы не развернулось. Положил одеяло на стол, вмял по центру цевье винтовки.
Пойдет…
Из кармана он достал телефон. Старый на вид – какой и должен быть у Богдана Ивановича Захарчука, сорока шести лет, уроженца и жителя Лисичанска – города, что в четырех километрах от Северодонецка. Но полностью рабочий и с кое-какими хитрыми программами, разобраться в которых не у каждого ума хватит. Набрав код, он активировал эмулятор рации, разница которого с обычной рацией в том, что в эфире – переговоры просто так не прослушаешь. Прослушать можно через сеть, и слушают – но не тогда, когда с обеих сторон шифраторы.
– Второй – точка два – прибыл.
Слышимость была великолепная. Они опасались, что будут глушить, но дядя Витя по прозвищу Мудрый викинг презрительно сказал: «Эти… на праздник… глушить… да ни за что в жизни не будут…»
– Точка два плюс.
Есть… значит, эта с…а все-таки прибудет в родной город. Высоко, ох высоко ты залетел, Андрий. Больно падать…
Не хотелось вспоминать. Как они ходили в школу… в один класс ведь ходили. Как потом разошлись их пути-дорожки. Тогда… в далекой и счастливой стране под названием «детство» они даже не знали, кто какой национальности. Только потом он узнал, что он – кацап и москаль, а Сенька Левитанский, круглый отличник, у которого все списывали, – жид. Спасибо, просветили…
То, чего мало кто понимал… он так и не научился ненавидеть. Те, кто шел ему на смену… молодые волчата из приграничных беженских лагерей – вот они ненавидели. Люто. Зубами были рвать готовы. Для них на «нашей земле» – как называли эти места в лагерях – своих не было, были только враги. А для него – врагов не было. Он просто знал, что так, как живут сейчас, – жить нельзя. Никак, ни при каких обстоятельствах – жить так нельзя. И он восстанавливал ту, старую и давно умершую, запинанную сапогами, сгоревшую в попавшем в засаду и обстрелянном автобусе, тихо скончавшуюся в этом доме без окон – жизнь. Как мог…
Грубые, мозолистые пальцы справились с картонной, в цвет мореного дерева коробкой. В ней – своего часа ждали двадцать патронов, двадцать маленьких, золотистого цвета ракет, с длинными, с фланцем на конце гильзами. Он достал десять, начал неспешно снаряжать. Это была его винтовка, пристрелянная – он сам тренировался с ней под Ростовом и пометил меткой, известной ему одному. Остается надеяться, что те, кто ее перевозил, обращались с ней бережно
