лейтенант поспешил на борт. Проходимец, завидев каргоофицера и сказав, что не виделись «вроде бы», распростёр руки и обнял дорогого гостя. Спросил, как зовут, сам представился, извинившись за то, что не может назваться по фамилии. Небён обнимался – что поделаешь, не останавливать же: «Председатель, мы уже познакомились. До сих пор в пальцах ломит».
* * *
Батя поразился моему неожиданному появлению, но вида не подал. Я, пока смеялись с рассказа младшего лейтенанта, выжидал на пороге председательского закутка за занавеской. И воспользовался моментом, когда пьяные каргоофицеры, опасаясь повторных рукопожатий и обнимашек по проходу барака, выбрались через потолочный люк отлить на крыше. Молча, не обращая внимания на Батю – делал вид, что меня не замечает – я вошёл в закуток и слил в свою фляжку весь остававшийся кисель, собрал по жбанкам в жбан остатки пюре. Присел у тумбочки и выгреб из ящиков тюбики с тушёнкой. На выходе из закутка застопорил в створе занавески и пёрнул. Посчитал, что недостаточно громко – стоял, ждал. Тужился, выставив свой необъятный зад в тесных шортах, но, заслышав спускавшихся с крыши гостей, только пукнул. И плотно свёл за собой половинки занавески – пук в закутке оставить.
А дело-то в чём? Что предшествовало моему нежданно-неурочному явлению у Бати в закутке, беспардонному грабежу тушёнки, приносимой ему и оставляемой в тумбочке втихую – без ведома Батиного – кашеваром.
На званом ужине я не был – проспал у себя в кладовой продсклада. Продрых, и прибытие к отрадновскому причалу ветролётоносца менялы Зямы, и прилёт в деревню под погрузку его ветролёта. Утром предстоял прощальный завтрак, думал наверстать упущенное. Проснулся не, потому что проспался… с меня снимали обувь. Разув одну ногу, похититель сиганул за дверь. Я за руку его не схватил, подсмотрел одним глазом, хотя и без того знал кто он, куда и зачем понесёт мой ботинок. В столовку на кухню, сделать отпечаток подошвы в лепёшке из глины – состряпать «следы» первопроходцев с Марса, реликты.
Если бы и хотел, снова уснуть не мог, но с лежанки не вставал, притворялся спящим. Выжидал.
И дождался. Сделав дело, Батя мой ботинок вернул. Но не обул, как проделывал прежде каждый раз – бросил у ног. Эта бестактность и обидела меня.
Полеводы носили рыбацкие резиновые сапоги, или «боты» как окрестил «гражданские педали» кашевар Хлеб, белорус. У меня и завхоза Когана одних только оставались «тактические военные ботинки». Я свои не ботинками, не «педалями», не берцами называл – «бацулами». На мою ступню интенданты не могли лекал сыскать и подходящую под мой размер пошивочную машину, украинец Богдан Бацула взялся стачать вручную. Ладно, мастерски сшил, орденом за то наградили. Правда, мастер возьми в «Печальный дом» и попади, а там почитай каждый второй в орденах. Эти как раз, отмеченные властями и до Хрона и в Хрон, у персонала психушки не в чести, больше иных хлопот доставляют. Бацулы я берегу, теперь такие, мне по ноге, сшить некому. На мою ступню
